Детство Сашки - страница 39

— Скорую! Срочно!

…

Брюки на такую ногу просто не натянулись, и в машине «Скорой помощи» Сашка ехал, завернувшись в одеяло.

Их с мамой сразу провели в рентген, а там стояла строгая тетка в белом халате, которая закричала, что согнутую ногу смотреть нельзя, на согнутой — ничего не видно. А у Сашки после ужина она так и оставалась согнутой, и никак не мог он ее разогнуть. Ну, просто не разгибалась, как будто уперлось что-то внутри.

Сашку положили на холодную каталку, а потом здоровенный мужик с волосатыми руками, пощупав немного, нажал сверху так, что нога даже хрустнула слегка, а у Сашки его карие глаза вдруг стали синими, и поползла слезинка, хотя он даже и не почувствовал почти ничего.

А его сразу из рентгенкабинета потащили-покатили быстро-быстро в процедурную, делать гипс, потому что все-таки перелом, а даже и не трещина. Два доктора стояли со свежими влажными снимками, смотрели на них, подняв вверх, к свету, тыкали пальцем, говорили о коленной чашечке. Пока шли разговоры, к Сашке подошел тот здоровый и сказал:

— А сейчас придется потерпеть.

Потом отошел к столику, позвенел там чем-то железным, и вернулся с огромным шприцем в руках.

— Ну, брат, сам понимаешь, так в гипс нельзя, — бормотал он низким голосом, ощупывая колено-подушку, и вдруг как воткнет иголку прямо в колено. Сашка дернулся было, но оказалось совсем не больно. Поршень пошел назад, и весь огромный, как в «Кавказской пленнице», шприц оказался заполнен какой-то черно-красной мутной жидкостью. А потом поршень пошел вперед, и из шприца в подставленный тазик потекло все это. Прямо как из насоса.

Летом здорово было играть, когда пройдет дождь, и лужи кругом, но уже тепло. Тогда можно достать велосипедный насос, открутить от него шланг, и бегать, брызгаться теплой летней «лужевой» водой, набирая ее из лужи, как шприцем, а потом выталкивая поршнем обратно.

Как-то вдруг сразу нога опять стала похожа на ногу. Только кожа пошла складочками-морщинками. И тут стало так больно, так больно, что он не выдержал и схватил за руку этого мужика.

— Что, больно? Это хорошо, — так же негромко басом приговаривал тот. — Это значит, что вычистили мы с тобой все. Это значит, гипсовать можно.

Он еще придавил ногу к столу, а потом стал быстро и умело оборачивать ее белыми мокрыми бинтами, разглаживая руками. И вся нога до середины бедра оказалась как бы в мокром толстом белом валенке. Только пальцы торчали наружу.

Сашку переложили на каталку. Он и так был в одних трусах и майке, поэтому ему дали только больничный халат. На выезде из процедурной стояла мама, прижимая к груди сверток с одеялом:

— Ну, что, доктор?

— Завтра, мамаша, все завтра. У парня перелом, сейчас его в травму определят, а все разговоры — завтра.

И укатили Сашку в травму.

Он больницы не боялся. Больница — дом родной. Печенкой он болел, еще чем-то болел, воспалением легких болел, потом опять печенкой болел. В школе учительница говорила, что в Перми каждый второй — печеночник из-за воды. Вот Сашка и прижился в больнице, чуть не каждый год там бывал. Правда, это было давно. С тех пор их поселок разросся, детское отделение перевели на левый берег, и теперь тут лежали только взрослые. Но «травма», говорили, для всех одна.

В палате было шесть коек. Стоял густой запах мази Вишневского и чего-то противного, соленого даже на запах. Сашку аккуратно сгрузили на угловую койку, медсестра тут же дала ему на ладошке две таблетки и маленький стаканчик с водой, чтобы запить. Свет не включали, просто открыли двери, и от света в коридоре все было видно.

— Все, выпил? — медсестра погладила его по голове, как маленького, взбила подушку и ушла, прикрыв за собой дверь.

Таблетки помогли или просто устал Сашка очень, но он сразу заснул, а потом почти сразу проснулся. В противоположном, по диагонали, углу начались стоны, затряслась кровать, а потом послышались тупые удары. Вбежала медсестра, включила свет, и Сашка вприщур от света увидел на той койке парня лет двадцати без обеих ног. Остатки ног были замотаны бинтами, красными от крови. А парень бился головой в стену и стонал: