Девичье сердце [СИ] - страница 12

Бывают где-то бури и цунами,

обвалы, сход лавин огромных с гор.

Страшнее то, что прямо рядом с нами,

в соседнем доме, может, через двор,

себя теряют сами — мы привыкли,

как будто и не видим ничего…

Он прокатил её на мотоцикле.

Давным-давно. Один разок всего.

Шальная ночь. Ровесники-студенты.

(С тех пор она и грезит лишь о нём.)

Он был женат. Он платит алименты.

Она не вышла замуж.

День за днём

проходит жизнь.

Она в моей парадной

живет. Я часто вижу по утрам:

в простом пальто, с фигуркою нескладной

бредет к метро по пасмурным дворам.

Он то пришлёт на праздник ей открытку,

то позвонит — смешливый и простой –

не зная сам, что продолжает пытку

надеждой страшной, глупой и пустой.

Она возмёт, сорвется голос кроткий,

дрожит всем телом, дышит в телефон…

Ах, бабий век пронзительно короткий!

Она все ждёт, и уж проходит он…

Ей скоро тридцать. Девушка-старуха

всё верит, что любовь, как жизнь, одна,

и тонет в ней, блаженная, как муха,

что гибнет, угодив в стакан вина.

ты закрепляешь на тонких руках браслеты,

вплетаешь в волосы ленточки с бубенцами –

тебя всё радует, юную, утро, лето –

сцепляешь молнию правильными концами,

застёгиваешь замок на шнурке кулона,

в нём солнце играет, капелька золотая.

а она следит, напряжённая, из салона

чёрной машины.

сбегаешь, почти взлетая,

и двери подъезда распахиваются настежь –

щедрость твоя проявляется в каждом жесте.

она следит, но ты ничего не знаешь…

лучезарная, как подобает тебе, невесте,

весёлая, словно птичий весенний гомон,

ты оживляешь походкою тишь бульвара –

сегодня твой путь как никогда изломан.

машина медленно едет вдоль тротуара.

стрекочет тихо мотор, номерные знаки

никто не приметит — мало ли сзади кто там?

ты покупаешь дыню и козинаки.

её спина покрывается липким потом.

на ярмарке очень людно. уж много дней и

ночей этот план в неё зрел ядовитым плодом.

она стреляет, только чуть-чуть бледнея…

народ, паникуя, толкается по проходам,

встревоженно шепчется: кто из них видел что-то?

у неё в глазу слезинка дрожит, у края.

ты упала навзничь. снимают тебя на фото.

а глаза расширились — будто в себя вбирая

напоследок небо…

зеваки столпились кучей.

солнце смотрит сквозь облака белёсо.

правит не истина, а беспристрастный случай.

она уезжает. спасайте её, колёса…

Девяностые годы. Витражный январский рассвет.

Мы по снегу за мясом идём на оптовую базу,

и такого дешёвого мяса нигде больше нет.

Каракатица-очередь злОбна, длиннА, многоглАза,

многорУка настойчиво мёрзнет — под двадцать мороз –

у "газельки", в которой навалены стылые туши.

И стоят два мужчины с безменами — те, кто привёз

их сюда и теперь продаёт. Затвердели от стужи

эти трупы костлявых животных, промёрзли насквозь

и лежали горОй на полу в этой грязной "газели"

синеватые, рёбра видны все… Не взглянешь без слёз!

Мне лет пять было, я уж не помню, как "это" мы ели.

Помню, как добирались домой по тому январю:

как по снегу отец волочИт за костлявую ногу

ту несчастную тушу, как матери я говорю –

"Скоро дом?" — поминутно, а мать мне — "Осталось немного…" –

и как шутят вполголоса взрослые между собой,

называя беззлобно "собака" костлявую тушу,

как дома вдалеке проступают на небе резьбой…

За отцом волочётся по снегу, все рёбра наружу,

дефицитный и тощий, редчайший собако-баран.

Я на санках сижу. Пальцы сильно болят, холодея…

мне мечтаются феи из тёплых и сказочных стран:

разноцветные, нежные как лепестки орхидеи.

У Юльки было очень много кукол

и дача с круглой башенкой как купол,

клубника, помидоры, старший брат…

Мне было любопытно лишь сначала:

я в десять лет ещё не различала,

кто как живёт, кто беден, кто богат.

А у меня был велик с гнутой спицей.

Я бегала с растрёпаной косицей,

в одёжках не со своего плеча,

и с "младшим братом"-Карлсоном под мышкой.

Зато отец наш небольшой домишко