Девичье сердце [СИ] - страница 3

Мне часто снится наш уютный дом,

и наша дочь с растрепаной косичкой –

моя любовь, не ставшая привычкой –

утиный пруд, подёрнувшийся льдом,

вечерний двор, домашний запах сладкий,

свет лампы жёлтый, сумерки зимой,

пугливый холодок, залегший в складке

пальто, который ты принёс домой,

и поцелуй, полынь да белладонна,

как только ты ступаешь на порог –

моя любовь, которая бездонна,

как то, что мне в тебе откроет Бог.

Как же много даров ты таишь!

Я вдруг вышел из комы

(пребывая в ней в женщинах я лишь забавы искал);

мне привёл, приобняв очень бережно, общий знакомый

(так приносят вино, до краёв если полон бокал)

и представил тебя. Ничего, кроме скромных приветствий

пересохшие губы ответить тогда не смогли –

как же много сокровищ в тебе! –

будто яблок на ветви,

что под тяжестью их наклонилась до самой земли…

Поразвлечься тобой от безлюбия, хмеля и скуки –

не посметь. Разве только в душе беспросветная мгла.

Столько скрыто в тебе,

что внезапно опустятся руки

недостойные так, точно ты их собой обожгла.

Этот вечер хрустальный — прозрачные буквы и строки

на невидимый лист я дрожащей рукою кладу.

Наша жизнь коротка. Поджимают условные сроки.

Я пишу свой роман. Чтоб успеть завершить. На ходу.

Непрерывно пишу. Собирая в него понемножку:

как в меня опрокинута чистых небес бирюза,

как согретые почки остры, как бродячую кошку

переехал КАМАЗ… А когда закрываю глаза,

каждый раз я отчетливо вижу его обложку… 

Темнота.

Когда рассвет как обнажённый мальчик

выходит, выкупавшийся, из океана,

а травы расстилают на лугу

легчайший аромат из сотен нитей тканый,

и шмель тяжёлой каплей тела своего,

повиснув, гнёт цветок подбитый шёлком,

я думаю: как мир во мне вмещён?

Весь целиком или малюсеньким осколком?

И что потом, когда слепая смерть

моё пространство свёрнутое в свиток

бесследно уничтожит как одну

из неудачных творческих попыток?

"Легко касался, точно ветер плеч,

и целовал так бережно как луч

рассвета трогал розы…"

Мрак колюч,

впитавший грёзу, он мне шепчет: плачь

о нём, не дай тоске себя увлечь,

вцепиться в душу насмерть — увеличь

ты скорбь до невозможности — калечь

себя, но вырви с корнем это! Плачь.

Освобождайся!

И не смей толочь

воспоминаний в ступе. Не накличь

себе шестёрку верных адских кляч.

Из рук безумия не вздумай взять калач

надежды.

Позабудь.

Очистись.

Плачь.

Насколько мы разные! Я воплощенье огня –

росток неспокойного пламени рыжей окраски,

я силюсь обжечь, только это скорей для острастки,

чтоб скрыть беззащитность свою перед натиском ласки,

чтоб думали: без рукавиц, кочерги и оснастки

пожарного лучше не стоит касаться меня…

Твой смех рассыпается звоном серебрянной ложки:

пожар понарошку, не искры — а жалкие крошки! 

Ты мраморный зал, статуэтка египетской кошки –

и каменным холодом пламя загнал в западню.

Ты словно старинный подсвечник — такому огню

как я в самый раз танцевать у тебя на ладошке.

Контур встречи грядущей штрихами уже обозначен.

Место и время известны. Подобран цвет.

Но я всё боюсь: вдруг что-то пойдёт иначе…

Обрушатся планы. Сорвётся внезапно в кювет

маршрутка — а вдруг не ляжет судьба полого

до завтра, назло нам нелёгких путей ища?

Ты не смешил, я надеюсь, сегодня Бога?

и не сердил? Мы увидимся?

Обещай.

Дело давних времен. Мне поведал про то домовой,

что ночами не знает покоя — скрипят половицы. 

…Было три жениха у одной распрекрасной девицы.

Целых три! А обычай велел ей избрать одного.

Первый ей говорил: "Будь со мной, ведь любовь — это злато.

Все сокровища мира тебе я готов поднести!

Если станешь моей, несказанно ты будешь богата."

Он разжал свой кулак, показав самоцветы в горсти.

А второй восклицал: "Будь со мной, ведь любовь — это пламя!

Вечный двигатель наших сердец — им не ведом покой.

Если станешь моей, я твой образ восславлю стихами –

будешь музой и в вечность войдёшь рукописной строкой!"

Ну а третий молчал и слегка улыбался невесте;

были руки пусты, не горели от страсти глаза.

Сделав шаг ей навстречу, он очень спокойно сказал:

"Ты прости, не припас ни даров, ни волнующей лести,

да и сам похваляться не стану намеренно я.

Не герой хоть, а тверд: коли клятву давал — не нарушу.