Девичье сердце [СИ] - страница 7

Я лиловый цветок приколола к резинке чулка.

Лепестки, что опали, остались на коврике в ванной.

Предстоящая Ночь неизбежно привычно легка

Перед картою вин и дальнейших заманчивых планов…

И сольется Она в нескончаемый яркий поток –

Отражаясь в зрачках, в очарованной клеточке каждой…

Я к резинке чулка приколола лиловый цветок –

Это цвет одиночества и нерастраченной жажды.

Вечер. Каждый фонарь очертил свой магический круг.

Мы случились вдвоём тут. Прохожие нас не запомнят,

а мы — их. Взгляд темнеющей улицы был близорук,

провожая двоих в лабиринт полусумрачных комнат

коммуналки, в нём как светлячки папиросы и мгла…

Ты читала стихи мне, сбиваясь, по четверостишью,

полушёпотом, память в спиртном растворив, как могла…

И была, захлебнувшись прохладной предутренней тишью,

коммнунальная кухня похожа на горстку миров,

кем-то брошеных: чайник, халат на хромой табуретке,

недоеденной груши неясные контуры… Кров

мой убог, а случайные гостьи не так уж и редки.

Ты роняла ещё в беспорядке жемчужины рифм

из разорваных бус позабытого произведенья;

и я вдруг про себя удивился: мы всё говорим…

… а когда целоваться?

Приветствовал будущий день я

в холостяцкой постели разостланной прям на полу.

Дворник скрёб мостовую. Фонтанка лежала в граните.

Мне казалось, что вечер вчерашний подобен узлу,

что связал до утра наши судьбы легко будто нити.

И качнулась печаль невесомо как тени ветвей

на стене, притворившись внезапною грёзою пьяной:

мне лицо вдруг твоё показалось гораздо живей

примелькавшихся лиц тех, кто рядом со мной постоянно…

Мы с тобой не раскрыли секрет рокового узла

легковетрено свившихся жизненных ниточек длинных.

Ты оделась, стыдливо простилась и быстро ушла.

Я остался с небрежно оборваной ночью и джином.

В лунном свете стакан засверкал на столе как слюда,

мне казалась гораздо насущнее вечных вопросов

легковесная грусть, я курил и ещё наблюдал

как ты таяла в памяти словно дымок папиросы.

К недоеденной груше на кухне подкралась луна,

осветив её всю, с потемневшим разодраным боком…

и секунда была до краёв красотою полна -

город замер как инок в молитве от близости с Богом.

Это похоже на давний осколок от мины

вросший в мясо и сжившийся с телом за долгие годы.

Он спокойно лежит, не болит без особой причины,

о себе он напомнит, заныв к перемене погоды.

Это — память о нём: точно рана она зарастала,

и шевелится боль до сих пор при касании вскользь

где-то в сердце, внутри — там остался кусочек металла

от изящной булавки, однажды продетой насквозь.

(в данном стихотворении важно расположение строк, обратите внимание — их узор образует вазу)

Вещи живут дольше, чем люди.

Ваза

эта стояла

ещё с позапрошлого века.

Много цветов

повидала она

разных.

И могла б пережить ещё не одного человека.

Но…

Я эту вазу со злостью швырнула в стену.

(Сегодня решил ты с подругой моей объясниться.)

Ваза разбита.

В крошку.

Всё это тленно.

Кроме любви.

Она лишь меняет лица.

Дама пик упадет на сосновые свежие доски –

Неумелой гадалке раскрыт неугодный сюжет…

И пойдет она странствовать вдаль по пустым перекресткам,

Распустив на ветру и колоду и косы.

Уже

не вернуть ничего, что предсказано.

Ни во спасенье,

ни во имя любви к приглашенным раскладом на казнь…

Этот день стал последним. Сухой и прохладный.

Осенний.

А последней строки здесь не будет.

……Нечеткая вязь.

На ступенях, ведущих в алтарь деревянной часовни,

Свет горстями лежит от щелей под резным потолком;