Девочка и сигарета - страница 27
— Руки прочь!
В кабинет вошла девчушка. Я едва успел рассмотреть доносчицу, как ее мамаша — стареющая Лолита в кожаной юбке и фиолетовой блузке — накинулась на меня:
— Сволочь! Знаешь, как надо наказывать таких, как ты?
Следователь не препятствовала ее ругани. Когда поток оскорблений иссяк, я счел разумным заметить:
— Мадам, я не прикасался к вашей дочери.
— Я вас просила помолчать, месье, — сухо отрезала следователь. — Тебя ведь зовут Амандина?
Не глядя в мою сторону, девчушка кивнула. На протяжении всего допроса она так и просидела, уставившись в пол.
— Ты узнаешь этого человека, Амандина?
Девочка не отвечала. Я посмотрел на людоедку. Ее толстое лицо с обвисшими щеками исказилось в гримасе нежности:
— Деточка, я знаю, что тебе тяжело вспоминать об этом. Давай, я буду спрашивать, а ты только говори «да» или «нет». Хорошо?
— Хорошо.
— Этот человек снял брюки?
— Да, мадам!
— Он оставил дверь открытой?
— Да, мадам!
— Он тебя напугал?
— Он на меня кричал. И у него была отвертка!
— Он тебя трогал?
Девочка не поднимала головы. На секунду она заколебалась и взглянула на свою мать. Та обняла ее за плечи:
— Скажи ей правду, доченька.
— Да, мадам, трогал.
— Я знаю, это очень трудно, но ты можешь сказать мне, где он тебя трогал?
Амандина снова вопросительно взглянула на мать. Та нетерпеливо прикрикнула:
— Ну же, говори!
— Между ног, мадам.
Лолита крепче обняла свое чадо. Я не мог больше сдерживаться и обратился к моему так называемому адвокату:
— Она лжет! Я не позволю…
— Вам приказано молчать, — отрезала следователь. — Конечно, проявить уважение к ребенку для вас тяжело, но заткнуться все-таки придется. Благодарю вас, мадам, и тебя, малышка. Обещаю, что этот господин больше не причинит тебе зла.
На этом аудиенция закончилась. После ухода Амандины и ее матери следователь убедила моего адвоката, что, учитывая столь тяжкие обвинения, представляется необходимым временно заключить меня под стражу и обыскать мое жилище. Следователь добавила, что в рамках расследования опрашиваются все дети, посещающие ясли на третьем этаже Административного комплекса. Ведь на допросе мать Амандины дала понять, что, исходя из бессвязных рассказов ее перепуганной дочери, и другие дети могли стать жертвами моих домогательств. У Марен Патаки не нашлось возражений. Вошли охранники, чтобы надеть мне наручники и отконвоировать в предвариловку. Внезапно осознав, что катастрофическая нелепость разрушила всю мою жизнь, я стал отбиваться, а адвокатесса только повторяла:
— Доверьтесь мне. Я добьюсь другой формулировки обвинения — посягательство на невинность без упоминания о прикосновениях и попытки изнасилования. Возможно, вам придется согласиться на лечение, но мы будем бороться, и вы выкарабкаетесь!
— Скажите Латифе, что она мне нужна!
Холодные металлические кольца замкнулись на моих запястьях, и последние слова я прокричал уже с порога новой, тюремной жизни. Меня поместили в камеру предварительного заключения тюрьмы Сен-Лоран. Через несколько дней я понял значение прелестного прозвища, которое дали Марен Патаки тюремные завсегдатаи, — Скоропостижная.
Окончательно пасть духом мне помешал только инстинкт самосохранения. Я попал в ужасающую ситуацию: чиновник высшего звена, зажиточный европеец, умный, зрелый, свободный человек в одну секунду превратился в заключенного. Меня лишили элементарных прав, подчинили мою жизнь строгому режиму, лишили дневного света, мне угрожали физической расправой. Оплата адвокатских услуг и выплаты компенсаций жертвам поставили меня на грань разорения… Многие от такого или бы с ума сошли, или бы с собой покончили. К тому же я находился в самой отвратительной категории изгоев, потому что обвинялся в худшем из злодеяний — преступлении против детства. При такой формулировке нельзя рассчитывать ни на сочувствие, ни на поддержку.
В угаре светской болтовни я частенько утверждал, что преступники нравятся мне больше, чем служители закона, а заключенные больше, чем судьи. Неосознанная симпатия влекла меня к отверженным нашего жестокого общества… Надо было оказаться в тюрьме, чтобы понять, что заключенные столь же отвратительны, как и остальное человечество, тюремная иерархия столь же безжалостна, а тюремная мораль лишь упрощенная и огрубленная копия морали общепринятой. Уголовники весьма восприимчивы ко всем гадостям, которые распространяют СМИ в угоду обезумевшему миру. Словно желая откреститься от своих преступлений, они остервенело мстят всем, совершившим еще более отвратительные с точки зрения общества деяния.