Девочки - страница 62

— Шкот, не знаете ли вы гаданья, только очень верного? — спрашивала Франк свою авторитетную подругу накануне сочельника.

— А ты веришь в гаданья?

— Да я не знаю, я никогда не гадала, но, видите, теперь мне хотелось бы… вы скажите, ведь вы, верно, знаете?

Шкот задумалась.

— Нет, право, не знаю, читать — читала, только все не подходящее; вот: Татьяна у Пушкина идет на двор в открытом платье и наводит на месяц зеркало, или вот — Светлана садится перед зеркалом в полночь, ведь это все тебе не подходит? Вот что, Франк, ты спроси лучше нашу дортуарную Пашу, она наверно все знает и посоветует тебе.

— А ведь это правда, Шкот, Паша наверно все знает!

Франк дождалась вечера сочельника и, когда все легли спать, отправилась в умывальную к Паше.

— Вы что, милая барышня, гадать, что ли, хотите?

— Да, Паша, я хотела бы погадать, мы все хотели бы, да не умеем.

— Вот что, барышня, я об гаданьях много знаю, слыхала от подружек, да только ведь гаданье — вещь страшная, неровен час и не отчураешься. Вот так-то одна гадала, пошла в овин…

— А что такое овин, Паша?

— Не знаете? Ничему-то вас, барышня, не учат! Вот институт покидаете, на волю выходите, а несмышленыш вы, как дите малое, только что каля-баля по-французски да трень-брень на рояле…

Паша даже вздохнула. Вздохнула и Надя Франк — а ведь правда, кроме нотаций, выговоров и уроков, никто, никто за все семь лет не говорил с ними; ни одной беседы вот такой, простой, дружеской, как с этой рыжей Пашей, не было у нее никогда ни с кем из взрослых. Никто не думал хоть немножко разъяснить массу смутных вопросов, догадок, зарождавшихся в душе. Напротив, на каждый смелый вопрос был один ответ: — «Ayez honte de demander des choses pareilles. Taisez-vous, mademoiselle, ou vous serez punie!»[85]

— Овин, барышня, это сарай такой, в поле стоит, один, под осень в нем хлеб молотят, ну а зимой он пустует. Так вот, одна девушка, Марьей ее звали, надумала гадать, сволокла она тайком в овин скамью, расстелила на ней полотенце, а на него поставила поддон с хлебом и солью крупной. В полночь прибегла она к овину, вошла в него, жутко таково, ветер кругом воймя воет, мороз от угла в угол щелкает, а в овине темно, потому окон нет, одни ворота широкие, а она за собой их примкнула. Стала она вызывать: «Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный!»… Ну и пришел…

— Как же он пришел, Паша? Скажите, что же дальше-то, потом? — вся похолодев, упрашивала ее Франк.

— Наутро хватились в избе — девки нет, где да где, а подружки и проговорились: в овин, мол, гадать ходила. Ну, туда. А овин-то заперт, и вход самый завалило, замело, снегу страсть, горой стоит, видно, «сам» замел и ход туда. Мужики за лопатами, едва снег отгребли, входят, а девонька у самого входа лежит вся белая-белая, глазыньки закрыты, и душенька вон вылетела. Скамья опрокинута, хлеб далеко валяется. Крест-то, барышня, как гадать, она сняла с шеи, вон «он» ее, видимо, и придушил…

— Господи, какие страсти! — Франк перекрестилась.

— Гадают у нас, барышня, и так: надо пойти в двенадцать часов, ну, хоть на двор, а не то так в комнату, только где молодняк месяц в окно смотрит. Взять надо с собой белое полотенце и разостлать его так, чтобы луч месяца лежал как раз на нем, и одного только стеречься надо, чтоб ни своя, ни чужая тень не легла на холст. Завернуть этот луч да и нести его к себе под подушку. Во сне, как на ладони, вся будущность так и привидится, только уж разговаривать, как идешь назад с лучом-то, нельзя ни слова, а то чары пропадут. А то вот вам, барышня, деликатное гадание. Пойдите вы в полночь к часам и, как пробьет двенадцать часов, послушайте кругом, может, и услышите чей голос.

— Куда же я пойду, к каким часам? Ах, стойте, стойте, Паша, я пойду по парадной лестнице на среднюю площадку, там ведь у нас большие круглые часы и бьют так звонко, что в классах слышно.

— Вот-вот, барышня, это и есть, что вам надо.

— Вот спасибо, Паша, только как я узнаю, когда мне на площадку идти часы-то слушать?

— А вот постойте, барышня, у меня спички есть, я спущусь сперва сама и посмотрю, который теперь час.