Девственницы - страница 12

— Замерзла? — спросил он.

Она кивнула. Он скинул с себя кожаную куртку-бомбер и бережно накинул ей на плечи. Когда она застегнула «молнию», он приподнял ей пальцем подбородок. Глаза его были такими же красивыми, как на празднике, и она ощутила жар его губ. Она лежала на подстилке из перепревших листьев; в плечо ей впивался древесный корень. Он пробежал пальцами по ее ключице, запустил руку под свитер и спустил с плеча бретельку лифчика. Дороти старалась сосредоточиться на его губах, языке, который оказался очень настойчивым, и на равнодушных криках совы, летавшей над ними в прибрежных ивах. Вдруг что-то отвлекло ее внимание. В темной воде отражался кусочек луны. Звезды вдруг куда-то пропали. Дороти закрыла глаза и услышала, как позади них какой-то бойскаут мочится, подойдя к краю платформы.

У Бога большие руки. Когда мы умираем, мы попадаем в них. Девочки садятся на левую руку, а мальчики — на правую. Как на школьном собрании. Наверное, руки Бога большие, как кресла. Или даже больше — ведь бывает, что умирают толстяки с жирными задами.

А может, у него руки как у обычного взрослого, а мы сжимаемся в размерах и превращаемся в крошечных ангелов. Как фея Динь-Динь из «Питера Пэна». Или как моя кукла Барби.

Когда ты сидишь у Господа на руках, готовься рассказать все, что ты совершил в жизни плохого, а он запишет твои слова к себе в дневник. На дневнике замок — как на записной книжке Дороти. Если ты натворил очень много плохого, он переворачивает ладонь и бросает тебя в ад.

Сатана — это падший ангел; вот почему Бог никогда не встает. Он просто сидит на своем большом троне, сделанном из телеграфных столбов и сутан. Он не может рисковать, потому что если встанет и нечаянно соскользнет с облака, то свалится прямо в ад, как Сатана.

Надо, чтобы у него была палка, как та, что мы подарили бабушке. Или ходунки.

Джеральд Дамсон сидел за столом и разглядывал пианино в углу. Он не умел на нем играть, но, поскольку его не удалось продать на аукционе даже за минимальную цену, они привезли его с собой в тупик Стэнли. Палисандровое пианино, покрытое темным лаком, на гнутых ножках; передняя стенка инкрустирована ценными породами дерева — яркие листья и цветы. В их убогой гостиной инструмент казался особенно неуместным. Не хватало мягкой скамеечки. На аукционе к нему подошла одна женщина и тихонько сообщила: из такой скамеечки выйдет премилое сиденье у окна в ее оранжерее. Она заплатила ему сорок фунтов и утащила скамеечку. Прошло уже пять месяцев с тех пор, как пианино осиротело.

Джеральд взял стул и придвинул его к инструменту. Сел, закрыл глаза и положил ладони на крышку клавиатуры. Снаружи, над кусочком свиной шкурки, которую Памела повесила на гвоздь на двери сарая, ссорились лазоревки.

— Ци-ци-ци-цухуху! Ци-ци-ци-цухуху!

Сколько шуму из-за прогорклой свиной шкурки! Через тонкую стенку слышно было, как жена беседует в кухне со сборщиком квартплаты. У нее был низкий голос, который сливался с гулом машин на шоссе вдали.

Джеральд Дамсон всегда оставался в столовой, когда раз в неделю к ним являлся сборщик квартирной платы. Не то чтобы ему не хотелось беседовать с представителем муниципальных властей. Просто когда Джеральд Дамсон видел, как жена передает деньги, все становилось настоящим. Он больше не был мистером Дамсоном из Грейнджа, Западный Баррингтон. Он стал еще одним жильцом муниципального жилого комплекса Бишопс-Крофт.

Он открыл глаза и поднял палисандровую крышку. На клавишах стояла жестяная коробка — их семейная касса. Семь отделений. На шести аккуратные наклейки: «Газ». «Электричество». «Еда». «Одежда». «Квартплата». «Каталог». Он рывком снял крышку, пробежал пальцами по монетам и купюрам в каждом отделении. Как все изменилось! Больше не было в его жизни вечеров в обитом панелями кабинете над заводскими цехами, когда он наблюдал, как его рабочие пакуют хирургический инструментарий в сверкающие красные боксы с надписью: «Дамсон Инструмент». Не было больше обедов с деловыми партнерами. Кредиторы отобрали все: «ягуар», украшения Памелы, даже его клюшки для гольфа. Все! И теперь он работает у Роукерса — сорок часов в неделю сводит столбцы цифр, таких же бессмысленных, как номера в телефонном справочнике.