Девушка из Берлина. Жена штандартенфюрера - страница 61

— Так вот, что на самом деле произошло…

— Да.

— А разве ты себя под удар не ставишь, мне об этом рассказывая?

— Ты же мне рассказала, что ты еврейка, не побоялась себя под удар поставить.

— А я знала, что могу тебе доверять.

— Вот и я тебе доверился. Только это первый и последний раз, когда мы об этом говорим. Если я тебе все детали о своей работе начну рассказывать или, не дай Бог, кто-нибудь по какой-либо причине начнёт тебя допрашивать, убьют обоих. Единственное, почему я тебе всё это рассказал, так это потому, что мне невыносима мысль о том, что моя собственная жена меня всю жизнь будет ненавидеть за то, чем я не являюсь. Хотел, чтобы ты знала, что я на твоей стороне.

Всё вдруг встало на свои места: то, с какой лёгкостью он принял новости о моём происхождении, то, как помог доктору Крамеру и даже когда согласился пожениться согласно иудейской традиции. Он действительно не был нацистом. Он был против них всех. Но вот ещё одна, последняя вещь по-прежнему не давала мне покоя.

— А что произошло с той семьёй, что жила раньше в нашем доме?

— Они все живы и здоровы, и живут в Англии.

— Откуда ты знаешь?

— Это часть работы, что я проделываю с американцами, и иногда британцами. Мы пытаемся помочь как можно большему количеству людей избежать депортации на восток и лагерей. Я для этого-то и принял пост здесь, в головном офисе СД в Берлине. У меня свободный доступ ко всем спискам, документам, штампам, печатям, ко всему. Рискованно, конечно, но почему бы не проштамповать пару паспортов во время обеденного перерыва, когда никто не видит? И вот ещё одна семья может свободно пересечь границу. Я знаю, это всего лишь капля в море, но всё же что-то.

— Это вовсе не капля в море, Генрих! Ты спасаешь человеческие жизни! Может, это и всего лишь одна семья, но подумай об этом, они же живы! Для них — это всё.

Я выразить не могла, как я гордилась своим мужем, стоявшем с опущенной головой у окна и извиняющимся за то, что он мог сделать так мало. Я безумно гордилась, что вышла за него. Я подошла к нему, обняла и сказала:

— Ты и представить не можешь, как много значат для меня твои слова. Я люблю тебя ещё сильнее, если это только возможно!

Генрих обнял меня в ответ и погладил мои волосы.

— Не надо считать меня хорошим. По большей части мне всё ещё приходится притворяться рьяным нацистом и выполнять ту грязную работу, что они от меня ожидают. Я спасаю десять человек и посылаю двести на смерть одним росчерком пера. Я всё ещё убийца, Аннализа. Не по своей воле, но всё же убийца.

— Нет, это не твоя вина, а Гитлера.

Хоть он и кивнул, я видела по его глазам, что я его не убедила.

— Когда я только начал переговоры с секретной службой Соединённых Штатов, они спросили меня, почему, если я так не люблю партию, мне из неё просто-напросто не выйти? «Да вы же не понимаете», ответил я им, «это же не работа, которую можно вот так взять и бросить. Я в разведке и под присягой, а наши командиры всепрощением не отличаются. Только почуют измену, я и не говорю об открытом отречении, разговор короткий». «Выбор есть всегда», ответили они мне. Но нет у нас больше выбора, не при этом режиме.

— Генрих, я хочу тебе помочь.

— Помочь с чем?

— С твоей контрразведкой. Я могу быть твоим связным. Могу паспорта приносить. Я знаю очень много евреев, которые теперь живут в гетто, которым бы очень пригодилась наша помощь…

Он тут же прервал меня строгим голосом, каким обычно отдавал приказы своим подчинённым:

— Нет. Никогда. И думать забудь.

— Но почему нет? Я могу быть очень полезной, почему тебе не дать мне хотя бы попытаться?

— Ты никакого участия в этом принимать не будешь, и конец разговору. Я никогда не позволю тебе ставить свою жизнь под угрозу.

— Но ты же свою жизнь ставишь под угрозу, и каждый день, разве нет? Так чем я так сильно от тебя отличаюсь?

— Ты — женщина и моя жена. Я никогда тебе подобного не позволю.

— А ты — мой муж, и что из этого? Ты не думаешь, как я теперь буду переживать каждый день, провожая тебя на работу? Я тоже не хочу, чтобы ты рисковал своей жизнью, но в то же время я понимаю, почему ты это делаешь и никогда не попыталась бы тебя отговорить. Так почему тебе так сложно понять, как мне важно сделать что-то, хоть самую малость, чтобы помочь кому-то из моих людей? Почему ты лишаешь меня такой возможности? Только из-за эгоистичного желания знать, что я дома в безопасности и мне ничего не грозит, когда чью-то жену на улице в открытую расстреливают? Ты об этом не подумал?