Девушка из города - страница 18
Дяди Витина облепиха
Лето клонилось к закату. По утрам роса уже долго не высыхала, и солнышко, хотя по-прежнему дарило миру много ласкового света, не жгло поцелуями, умерило прежнюю страсть. Как воспоминания о его прежней щедрости и силе росли повсюду, по палисадникам и клумбам, пышные шафраны и бледно-жёлтые астры, медово пахнущий канадский золотарник да мелкие, не успевающие вызреть за короткое сибирское лето, лимонно-жёлтые подсолнушки. И уже в самом конце августа яркими оранжевыми бусинами, богатыми ожерельями вызрели на тонких серебристых ветвях ягоды облепихи.
– Я тебе, Настька, новое занятие нашла, – сказала тётя Люба.
– Какое?
– Облепиху будешь собирать. У брательника моего её мно-ого. Можно и варенье сварить, и заморозить. Только ни у кого времени нет собирать.
– Не столько времени, как терпенья! – поправила баба Зоя. – А девчонка терпелива…
Не долго думая, тётка велела мне собираться.
– Придём прямо сейчас, познакомишься, покажут тебе, где что, а завтра сама, без меня, пойдёшь.
В половине девятого над деревней уже голубели сумерки, позванивали в вечернем остывающем воздухе комары. Мы пошли короткой дорогой, через закрывшуюся недавно больницу, потом – через развалины старой пекарни. В полутьме кирпичные обломки пекарни казались мне руинами древнего замка, и чудилось почему-то, что здесь, на пустыре, в высокой траве, должны обязательно водиться змеи. Место было неприветливое, и мне скорей хотелось выйти на большую дорогу, где опять начинались дома.
– Долго деревня тянется, – пожаловалась я.
– Ты ещё старое Мальцево не видела, – возразила тётя Люба. – От улицы Новой, от двухэтажек если дальше идти, там кладбище будет, а как его пройдёшь – так старое Мальцево.
– А автобус туда уже не ходит. Как же люди, пешком? А бабушки всякие?
– Конечно, пешком. Там дальше ещё одна деревня есть, Данилки… Деревень в России много, а автобусов мало. А бабушкам надо родственников иметь или жить тихонько на своём месте…
Придя к нужному дому, тётя Люба брякнула кольцом и позвала ленивым раскатистым голосом:
– Хозя-а-ава!..
Вышла стройная узколицая женщина в ситцевом платье, цыкнула на собаку и устало пригласила нас:
– Заходите, девочки…
В доме всё было чистое, даже нарядное, белого и голубого цвета. Только что вымытые чашки сушились на широком полотенце, уютно тикали ходики. Эту картину чистоты и аккуратности нарушала закопчённая большая сковорода, из которой ел котлеты одетый в клетчатую рубаху и трусы мужик.
В прошлом году мы заходили сюда, но тогда почему-то нас встретили куда церемоннее.
Меня мужик, кажется, совсем не стеснялся, как ни в чём не бывало продолжая ходить в трусах. Тётя Люба, заметив моё смущение, сказала нарочито вежливо:
– Штаны, будьте добры, наденьте. При ребёнке…
Услышав, что меня назвали ребёнком, я фыркнула и попыталась сделать вид, будто мне совершенно всё равно – в трусах тут передо мною расхаживают или вовсе без оных.
Дядя Витя, проворчав что-то насчёт дома и хозяина в нём, удалился вглубь комнат и вскоре вышел в летних парусиновых брюках, да ещё и причёсанный.
Тётя Валя несмело пригласила нас за небольшой стол с голубенькой скатертью, и голосом, который у неё дрожал, как колеблющееся пламя свечки, стала рассказывать о сыне, переехавшем в город, о скотине, о картошке – разных житейских мелочах. Тётя Люба изредка разбавляла её монолог сочувствующими репликами. Поддерживая «взрослый» имидж, я изо всех сил старалась быть внимательной, ожидая, что вот-вот и меня о чём-нибудь спросят.
И вдруг дядя Витя, который, казалось, давно занялся своими делами, убедительно воскликнул:
– Настенька, чё ты их слушашь! Эти бабские разговоры – их хрен переслушашь. На-ка лучше, на…бни ещё котлетку.
Почти не растерявшись, я улыбнулась и уверенным жестом надела здоровущую домашнюю котлету на вилку.
– Ешь, красавица! – одобрил дядя Витя. – Вишь, кормили тебя хорошо – сытая стала, ба-альшая выросла!
– Да ты её вспомнил? – усомнилась тётя Люба. – Это же та самая девчонка, помнишь, котора на столе-то у тебя плясала. На юбилее!
Дядя Витя в раздумье наморщил лоб, а потом неуверенно выдал: