Девушка из министерства [Повести, рассказы] - страница 15
— Нет. Не могу, — сказал Грант.
— A-а, не можешь! Когда наши футболисты тбилисской команде проиграли, тем оправдывались, что тбилисцев шоколадом кормили, а наших будто бы нет. Тебя тоже шоколадом не кормили? Не учили? Условий не создали?
Длинный, сутулый, Липарит Сароян стоял над Грантом и требовал:
— Чего тебе не хватает?
Грант ответил одним коротким словом:
— Таланта.
В этот вечер он говорил Рузанне:
— Мне казалось, будто сам народ спрашивает: «Можешь?» — «Не могу…» Тогда один ответ — иди работай сапожником, монтером, кондуктором…
Они опять долго ходили по улицам, спускались к бегущей в темноте Занге, поднимались по шоссейной дороге на холмы, окружающие город.
— Но ведь ты еще не пробовал, — уговаривала Рузанна, — почему тебе кажется, что ты не можешь?
— Человек всегда переоценивает свои силы. В мыслях он может гораздо больше, чем на деле. А у меня даже мысли спотыкаются на каком-то рубеже.
Рузанна гладила его руку. Он этого не замечал. Он требовал ответа на трудные вопросы.
— Как ты думаешь, талант может расти?
На одной из окраинных немощеных улиц у Рузанны оторвался каблук. Грант заставил ее сбросить туфли, оторвал и второй каблук, спрятал оба в карман куртки. Он готов был бродить до утра, но Рузанна без каблуков еле шла.
У ворот она поцеловала его в глаза, провела рукой по волосам, прижалась к нему.
Он тихо сказал:
— Почему-то всем женщинам кажется, что именно так надо утешать мужчин…
Потом Рузанну долго мучила эта фраза.
Грант не показывался ни в министерстве, ни дома.
Не приходил он и работать. Баблоев слонялся по кабинетам и высказывался:
— Мне никакого дела нет. Пусть хоть совсем не является. Но в тот день, когда он по договору обязан сдать, я его прижму.
Едва сдерживая раздражение, Рузанна напомнила:
— Вы ведь вообще не хотели работать в этом кафе.
— Когда? — удивился Баблоев. — Всей душой хотел. Высококультурное учреждение. То, о чем я мечтал.
В голосе его была предельная искренность.
А Грант все не приходил и не звонил. Рузанна боялась отлучиться из кабинета. Он мог появиться в ее отсутствие.
Считалось, что за работой человек забывается. Как раз в эти дни работы было много. Проектировался большой универмаг «Детский мир». С весны должно было начаться строительство. Но Рузанна работала не в полную силу — все валилось из рук.
«Всем женщинам кажется…» В этих словах заключалось много горького. И уж совсем нестерпимо было вспоминать, как она его поцеловала и попыталась утешить своей нежностью, в то время как ему это совсем не было нужно.
— Рузанна Аветовна, вас к телефону.
Звонил внутренний телефон. Енок Макарович собирался посмотреть закусочную-автомат.
Рузанна сказала Зое:
— Если ко мне кто-нибудь придет или позвонит, передай, что я непременно буду к концу дня. Непременно!
Новая закусочная уже три дня работала. Сотрудники министерства приехали в перерыв и прошли через служебный ход.
Директор бросился к ним, приглашая осмотреть производственную часть, но Енок Макарович отстранил его:
— Погоди…
Он подошел к кассе и заплатил сперва за сосиски и какао, подумав, взял еще булку, кофе и пирожок. Ему доставляло удовольствие опускать жетоны в щель и принимать тарелку, украшенную стебельком зеленой петрушки. Когда у него кончились жетоны, он потребовал еще винегрет и пирожное. Столик был заставлен едой. Но Енок Макарович ничего не ел. Он уселся и спросил:
— А чая у вас не бывает?
Чай, конечно, нашелся. Его принес молоденький ученик повара. Юноша был в белом халате и высоком поварском колпаке — такие Рузанна до сих пор видела только на картинках.
— Когда открываете? — спросил Тосунян.
— Через полчаса, — ответил директор. — Как раз будет обед в ремесленном. Потом затишье — подготовляемся. Затем перерыв на деревообделочной. А с утра — школьники. Так, конвейером, работаем.
Енок Макарович довольно покачивал головой.
В машине он сказал Рузанне:
— Моя бабушка сказку знала про ковер. Свернешь, развернешь — а на нем блюдо с пловом. Народное творчество. Ты слышала?
Рузанна слышала и про «столик, накройся» и про «скатерть-самобранку». Тосунян этих сказок не знал. Вероятно, многого не знал человек, который до восемнадцати лет был неграмотным.