Девушки из Шанхая - страница 47

что значит «удача». Затем он перечисляет имена тех, кому разрешено сесть на лодку и завершить последний этап своего путешествия в Америку. Как-то раз конвоир подходит к одной из женщин и принимается тереть глаза, как будто плачет. Со смехом он сообщает ей, что ее отсылают обратно в Китай. Нам так и не удается узнать, почему ее депортируют.

В течение следующих дней мы видим, что женщинам, прибывшим одновременно с нами, позволяют отправиться в Сан-Франциско. Новые женщины прибывают, посещают собеседование и покидают нас. За нами же никто не приходит. Каждую ночь, после очередного омерзительного ужина, состоящего из свиных голяшек или тушеной рыбы со сброженным тофу, я раздеваюсь под одеялом, вешаю платье на веревку над головой и пытаюсь заснуть, зная, что мы заперты в этой комнате до утра.

Я чувствую себя в ловушке, но не только из-за этой полутюремной комнаты. В другое время, в другом месте и при наличии денег мы с Мэй могли бы попробовать повлиять на свою судьбу. Теперь у нас нет выбора. Все, что у нас было когда-то, безвозвратно утеряно. В Соединенных Штатах мы не знаем никого, кроме наших мужей и тестя. Папа говорил, что в Лос-Анджелесе мы будем жить в прекрасных домах, у нас будут слуги, мы будем видеть кинозвезд. Может быть, это нас и ждет. Можно считать, что нам повезло с замужеством. Женщины всегда выходили замуж из-за денег и всего, что они с собой несут, будь то браки по сговору или нет, в далеком прошлом или теперь, в 1937 году. Однако у меня есть тайный план. Когда мы с Мэй приедем в Лос-Анджелес, мы будем откладывать деньги из тех, что наши мужья будут нам выдавать, чтобы мы покупали одежду и обувь, ухаживали за собой и за домом. На эти деньги мы сбежим. Я лежу на проволочной сетке, слушаю унылый басовитый зов противотуманного рожка, шепот, плач и храп моих соседок и воображаю, как однажды мы с Мэй покинем Лос-Анджелес и отправимся в Нью-Йорк или Париж, о которых нам говорили, что по великолепию, культуре и роскоши их можно сравнить с Шанхаем.

Два четверга спустя, когда нам вновь позволяют взять вещи из багажа, Мэй достает наши крестьянские одежды, которые купила в Ханчжоу. Мы надеваем их после полудня, потому что здесь слишком холодно и грязно, чтобы носить наши красивые платья. Красивые мы надеваем по утрам на случай, если нас позовут на собеседование. Через неделю Мэй перестает наряжаться по утрам.

— А что, если нас вызовут? — спрашиваю я. Мы сидим на своих верхних койках. Нас разделяет узкое пространство, вокруг, как знамена, болтаются чужие платья. — Думаешь, что здесь все устроено не так, как в Шанхае? Одежда везде имеет значение. Тех, кто одет хорошо, отпускают раньше, чем тех, кто выглядит как… — Я умолкаю.

— …Крестьянки, — договаривает за меня Мэй. Она складывает руки на животе и сутулится. Она сама на себя не похожа. Мы здесь уже месяц, и та храбрость, с которой она тащила меня в больницу, бесследно испарилась. У нее нездоровый цвет лица, она редко моет голову, и волосы висят клочьями, как у меня.

— Давай, Мэй, возьми себя в руки. Скоро мы отсюда уедем. Прими душ и надень платье. Сразу почувствуешь себя лучше.

— Зачем? Скажи мне, зачем? Я не могу есть их ужасную еду и редко хожу в туалет. Я ничего не делаю, поэтому не потею, — перечисляет она. — Да если бы и потела, я не хочу принимать душ там, где меня видят. Это так унизительно, что хочется мешок на голову надеть. К тому же, — добавляет она справедливо, — я что-то не замечаю, чтобы ты часто пользовалась туалетом или душем.

Это правда. Тех, кто живет здесь слишком долго, охватывает уныние и апатия. Всех нас пугают и угнетают холодный ветер, туманные дни и тени на стенах. За месяц через эти стены прошло множество женщин, которые за все время своего здесь пребывания ни разу не мылись, и вовсе не потому, что не потели. Слишком многие женщины покончили с собой в душе — повесились или воткнули через ухо в мозг заточенную палочку для еды. Никому не хочется идти в душевую — не только потому, что неприятно мыться в чьем-то присутствии, но и потому, что почти все здесь боятся привидений, которые без совершения надлежащих погребальных ритуалов отказываются покидать страшное место своей смерти.