Девушки нашего полка - страница 9

— Ну, что у них?

— Что? Сидят, — отвечал он, и мы с ним снова шли на берег.

На вторую ночь вода неожиданно спала. Буг вошел в свое русло. Все с облегчением вздохнули. Наконец-то! Но и в эту ночь Виктор и Дерябин не вернулись.

Тогда мы решительно ворвались к девушкам. Надо же как-то растормошить Нину. В доме, где они жили, уже сидело несколько офицеров, в том числе и «сам» — командир полка, сухой майор с черными жесткими усами скобкой.

И мы с Толькой снова очутились на берегу. Рассвет занимался вяло, будто ему не хватало сил раздвинуть глыбы туч. Тянуло холодком.

Вдруг мы заметили на той стороне одинокую фигуру человека. Пошатываясь, как пьяный, он шел по узкой косе.

— Витька-а! — в один голос крикнули мы.

Человек остановился и поднял руку. Сомнений быть не могло. Это Виктор. Но почему он один? Где остальные? Что с ними?

На берег высыпал почти весь полк, вернее — его остатки. Девушки стояли у самой воды отдельной группкой. С ними была и Нина, которая стала за эти дни почти неузнаваемой.

Мы с Толькой переправили Виктора. Он оброс, похудел, глаза ввалились. Вся одежда на нем была мокрая и грязная. Мы ни о чем не расспрашивали его. Девушки помогли ему выбраться из лодки. Виктор подошел к командиру полка, отрапортовал:

— Товарищ гвардии майор, сегодня ночью немцы отступили.

— Хорошо, товарищ лейтенант. А теперь, девушки, он в вашем распоряжении.

Зоя и Люба подхватили Виктора под руки и повели. Рядом с ними, незаметно смахивая слезы, шла Нина.

Вечером того же дня мы снова переправились через Буг и по узкой косе, по той самой, по которой два дня назад уходил Виктор, добрались до другого берега. Там встретили нас Дерябин с солдатами и… наша Лида! Она стояла на самом откосе и улыбалась. Улыбалась, как будто ничего особенного не случилось. Тут же лежал аккуратно перевязанный чистыми бинтами раненый солдат Иван Рубин. Мы не верили своим глазам.

Фарида первая кинулась к Лиде и обняла ее.

— Лидка! — глаза Фариды заморгали часто-часто, а розовые губки скривились, как у пятилетнего малыша, которого ненароком обидели.

Бледное, исхудавшее лицо Лиды оставалось внешне спокойным. Только левая щека ее непривычно подергивалась.

Вот что мы узнали позже.

Немцы были в двухстах метрах, когда Лида и раненый Рубин попали под артналет. Поблизости, как нарочно, не оказалось никакого укрытия, кроме полусгнившей кучи соломы. Туда-то Лида и потащила раненого. И вдруг они вместе провалились в какую-то яму, на дне которой лежали стволы минометов. Раненый, ударившись при падении, потерял сознание. Пока Лида приводила его в чувство, немцы заняли ближнюю улицу. Услыхав над собой чужую речь, Лида осторожно надергала соломы, закрыла дыру, образовавшуюся при их падении. В яме сразу же стало темно. Девушка вытащила из кобуры пистолет — приготовилась к обороне.

Через час бой затих, и она поняла, что попала в ловушку. Наверху шныряли немцы, кричали, ругались.

Рубин очнулся и застонал. Лида зажала ему рот и прошептала;

— Потерпи, отец, здесь немцы.

С этого момента Рубин не проронил ни звука. Лида ощупью перевязала его раны, достала из санитарной сумки завалявшийся сухарь и дала раненому. Но опытный Рубин знал цену этому сухарю и незаметно сунул его в карман. Не смыкая глаз они провели первую ночь.

Рассвет просочился сквозь неплотный настил соломы.

— С добрым утром, Рубин! — сказала Лида и улыбнулась.

В ответ раненый кивнул головой и достал из кармана вчерашний сухарь.

— Позавтракаем, дочка.

Немцы, бродившие по улицам, несколько раз останавливались возле убежища. В таких случаях Лида тотчас же вскидывала пистолет, а Рубин осторожно отводил руку девушки.

— Потерпи, дочка, потерпи, — тихо уговаривал Рубин. — Чует мое сердце, недолго им быть тут.

У Рубина были прострелены обе ноги. К вечеру стала подниматься температура, и он заснул. Лида, опасаясь бреда, не сводила с него глаз. Временами Рубин начинал стонать. Тогда Лида клала свою ладошку на его разгоряченный лоб, и он умолкал. Незаметно сон сморил и Лиду, и она задремала…

Уже который раз Лида видела один и тот же сон. Бежит она лесом. Бежит потому, что за ней гонятся два фрица с автоматами. Но она знает: стрелять они не станут. И нужна она им живая. Где-то впереди голос Петруни; «Сюда, Лида, сюда, голубонька». Бежит Лида — ноги подкашиваются, силы на исходе. А немцы ближе, ближе, сейчас догонят. И тогда прощай, Петруня, жизнь, прощай. Стегают ветки по лицу, по голым коленям, цепляются за ситцевое платьице, рвут его в клочья. Голос Петруни все дальше, все глуше… Ноги тяжелеют, наливаются свинцом, и она падает. А лесная трава будто солнцем настояна; дух такой — голову кружит. Кивают своими головками, касаются разгоряченных щек цветы. Холодные лесные цветы со слезами росинок на венчиках. Лида слизывает росинки и плачет. Что-то грузное наваливается на нее, душит, давит. «Не смей!» — кричит она и пытается скинуть с себя тяжесть.