Девять десятых - страница 18
Шахов взял его винтовку и, сжав зубы, вернулся обратно; он поставил фонарь на край ящика и, каждую секунду ожидая нового выстрела, принялся осматривать поверхность двери.
Это была довольно плотная дверь, скрепленная широкими планками; увидеть что-либо через такую дверь было невозможно.
Проводя по ее поверхности рукою, он уколол палец о дощечку, расщепленную пулей, и эта легкая острая боль прояснила его отяжелевшее сознание.
«Так вот в чем дело… Он в темной комнате, а у нас здесь светло, фонарь… Он нас сквозь эти дыры, проделанные пулями, видит… Стало быть, если потушить фонарь…»
Шахов открыл дверцу фонаря и пальцем прижал фитилек: тотчас же на двери осветились несколько круглых отверстий.
Он приложился глазом к одному из них и увидел небольшой, слабо освещенный круг на голой стене; в полумраке скользнула и тотчас же исчезла рука, сжимающая рукоятку револьвера.
Переходя от одного отверстия к другому, он осмотрел почти всю комнату — она освещалась карманным фонариком или свечою; на полу, собирая что-то, ползал человек.
Шахов ясно различал блестки погон, скользнувшие в тусклом свете, — это был офицер.
Юнкера, еще недавно стоявшие на часах у дворца, легко узнали бы в нем того самого прапорщика Миллера, который тщетно пытался сообщить Временному правительству о том, что дворец окружен войсками Военно-революционного комитета.
Шахов, напряженно щуря глаза, следил за каждым его движением.
Офицер сделал несколько шагов по комнате и вдруг оборотился.
Лицо его осталось в тени, свет был за спиною, но это движение, походка были мучительно знакомы Шахову. Не упуская из виду ни одного движения офицера, он начал медленно поднимать руку с револьвером.
Офицер стоял теперь перед самой дверью, и застрелить его было гораздо проще, чем оставить в живых.
Шахов тщательно целил в левую сторону груди. В горле пересохло; но он был по-прежнему спокоен, рука не дрожала.
«Чего ж я в самом деле жду?» — холодно подумал он и в ту же минуту понял, что ждет, когда офицер отойдет в сторону или повернется так, чтобы можно было не убить его, а только ранить.
И только что он это понял, как офицер отошел от двери. Тогда наконец он выстрелил и тотчас же бросился к двери, вышибая ее частыми и короткими ударами приклада.
Дверь распахнулась. Он ворвался в комнату.
В первое мгновенно он ничего но видел — сделал несколько шагов, двинул ногой сброшенный на пол телеграфный аппарат, из которого выползала длинная белая лента, и только тогда, обводя взглядом голые запыленные стены, наткнулся на офицера.
Он стоял в самом темном углу, бессильно сползая вниз по стене.
Шахов подошел к нему вплотную и, вглядываясь в бледное лицо с плотно поджатыми губами, выронил револьвер и схватил офицера за руку.
— Галя!
Офицер посмотрел на него в упор, с усилием попытался двинуть повисшей рукой, сделал шаг вперед и грохнулся на пол.
— Нашли что-нибудь?
— Да… На чердаке. Вход со двора по круговой лестнице. Я поставил туда караул…
— Бумаги?..
— Вот все, что я нашел…
Комендант перелистал бумаги.
— Нужно наладить охрану дворца, — быстро сказал он, поднимая свои лихорадочные глаза на Шахова, — нужно установить посты, караулы. Отыщите товарища Измайлова и скажите ему, что я направил вас в его распоряжение. Как ваша фамилия, товарищ?
— Шахов.
— Найдите меня завтра. Я буду здесь или в Смольном.
Молоденький прапорщик с бледным лицом лежал там же, где Шахов его оставил.
Шахов наклонился над ним: дыханья не было слышно.
Тогда он повернул голову так, чтобы свет белых глазированных ламп падал прямо в лицо, и поднял веко: зрачок сузился.
Еще со времени Варшавы и фронта он знал, как одиночные санитары переносят раненых: он взвалил тело на плечи и посадил его за спину, продев свои руки под коленями прапорщика; с обеих сторон вдоль его плеч повисли маленькие белые руки.
От этих до странности знакомых рук, которые он столько раз вспоминал в своем одиночестве, шел теперь горьковатый запах пороха.
Он торопливо прошел через комнату и, боясь, чтобы его не задержали (вокруг него собирались солдаты, матросы, толпами бродившие по дворцу), бросился в первую попавшуюся дверь.