Девять хат окнами на Глазомойку - страница 7
— Вот именно: зачем? — запальчиво подхватил Савин. — Деревни не защитил…
— И правильно сделал, если о Поповке. Она жить приказала еще раньше дурьей директивы.
— А Лужки?
— Я о них — ни слова плохого! Как перед крестом…
— Зато в районе не забыли списать живое.
— Забудут! Уже забыли. У них таких деревень… Не упомнят, о которых речь. Без спора все у нас останется как надо. И в Поповку вернемся еще до того, как району выдадут за сокращение пахотной земли. Предвижу. Пойми, в нашем деле без дипломатии тоже нельзя. А ты враз на дыбки, грудью на скандал. Этак тебя ненадолго хватит, дорогой товарищ.
— Ладно. Время покажет, как надо — грудью или тихой сапой. Дорогу строить в Лужки запросим, а в районе скажут: не будет дороги, деревня неперспективная. Что тогда?
— Скажут? Ну и ладно. А мы сделаем по-своему. Помнишь, с мелиораторами? Ты всех в районе разозлил, когда не стал подписывать акта, не понравилось тебе, что канавы устроили без заградительных щитов для полива. А я подписал. Район отчитался и успокоился. Подписал, а деньги ихней конторе не платил, пока не устроили щиты. Без шума и гама. И все довольны. Затворы, конечно, пустяк, но дипломатия; а шуму ты наделал!..
Катерина Григорьевна сказала:
— Э эх, мужики, мужики! Завелись за таким-то столом! Давайте за лужковскую нашу хозяйку, за мамашу и ее здоровье!
И спор укатился за окно. Заговорили все разом. Петровна, мать Савина, в Лужках старше всех, род ее, по слухам, и построился здесь, у земли и реки, в конце минувшего века, когда помещики свою землю продавали за полцены. Прародительница! Ее стали величать, запели, гармонь заиграла громче. Вспомнили деда и мужа Петровны, за нынешнего Савина поклонились. И тут она заплакала от старушечьего своего счастья, фартук к глазам, и пошла в спальню пить капли от сердца.
— А за то, что приехал, — спасибо, — примирительно сказал Михаил Иларионович. — Я, честно говоря, не ждал…
— Кого обмануть задумал! — Дьяконов громко хохотнул. — Да мы за тобой три дня агентуру держали, чтобы не прозевать! Хотели было следом поехать, потом порассудили: нет, завтра, то есть сегодня. И точно! — Сергей Иванович глянул на часы. — Ох, братцы мои, двенадцатый уже. А мне в семь утра со свежей головой с плановиками сидеть надо, а к девяти в район. Там спору будет!.. Посевные планы утрясать, Ларионыч.
— Гляди, чтоб опять не поругаться, — сказал Савин. — Как наметили, отбивайся до конца. Зерновых под завязку взяли, ни гектара больше! Вспомни им Поповку, брошенные пашни…
— В курсе, в курсе. — И Дьяконов поднялся.
Гости стали собираться. Вышли толпой, темень непроглядная, как это случается в апрельскую пору, когда по низинам распускаются ольховые сережки, а березы примеряют нарядные весенние платьица. За два шага ничего не углядишь, как черная стена стоит.
Уходили гости долго, все никак порога не решались переступить. У одного шапка потерялась, потом выяснилось, посошок не все допили, чего-то самого важного не сказали имениннику. Вдруг Петровну потеряли, усталость сморила ее, в комнатушке за печкой задремала. Подняли, попрощались, речь опять зашла о сыне да о ее здравии, вон какой дом и сад с огородом держит в старых руках! Часу, кажется, во втором вышли запрягать, повалились в сено, тьма кромешная, усталость, уже не до песен.
— Давно бы мост поставить надо, — сонно бурчал Дьяконов, когда лошади испуганно приостановились перед черной лужей болота. — Деревню держим, а моста нету. Что за непорядок такой? И кто тут председатель?..
— Найди три бетонные трубы, остальное как-нибудь провернем, — говорил Савин, держась за тележку. Он провожал гостей до брода.
— Ладно, попробую у мелиораторов. Ты им не подписал акта, а я подписал. Добром за добро. Напомни.
Лошадиные копыта уже разбрызгивали воду. Савин с другими лужковцами стояли на берегу, следили, как тележки выбирались на другой берег. Убедившись, что никто не искупался, пошли в деревню.
Душа у Савина отогрелась.
От дома уже торопилась Катерина Григорьевна с курткой в руках.
— Захолодал, поди. Набрось. — И сама одела на мужа теплое. — Ишь, молодой, расхрабрился…