Девять врат. Таинства хасидов - страница 77
В таком обществе ученикам пришлось сесть к седеру, который на минуту был прерван встречей с гостями. Однако на сей раз и богослужение было на удивление необычным.
Агады, молитвенные книги пасхальные, не открыли ни раввин, ни его ребецн, ни гости. Правда, все омыли руки. Все ели мацу и горькие травы, и все выпили четыре чаши вина, как заповедует Закон.
Но они не молились, а все говорили по-венгерски, веселились, смеялись и распевали венгерские песенки. Разумеется, ученики ни слова не понимали. Ибо тутриш, то есть венгерский, они знать не знали. Они же из Люблина.
Но на них никто не обращал внимания. Никем не потревоженные, они спокойно смогли прочесть всю агаду и еще книжечку со стишками про агнца, которую отец купил за двадцать крейцеров. Про то, как кошка загрызла этого агнца, как кошку съел пес, а пса забили палкой. Как эту палку сжег огонь, которого в наказание потушили водою. Воду потом выпил вол, вола зарезал мясник, мясника зарезала Смерть, а Смерть в конце концов забрал Бог, воздадим хвалу Ему! Милые ученики прочли всю агаду и этим агнцем кончили, то есть сделали все так, как каждый год мы делаем. К тому времени гости уже поднялись и стали прощаться с раввином. Тут дама обратилась к ученикам и с очаровательной улыбкой кое о чем их спросила: довольны ли они, нравится ли им здесь и еще о том о сем. Заговорила она с ними явно из вежливости. Такие благородные дамы обычно и разговаривают в таком духе.
Ученики — ни слова в ответ, до того смущены они были. А чуть позже и вовсе забыли, о чем дама их спрашивала. По-венгерски она вряд ли говорила. В таком случае они ни слова не поняли бы. И как же велика была их радость, что праздники кончились и теперь можно домой в Люблин вернуться. Таких невеселых праздников у них еще отроду не было. Чем только они так провинились, что святой учитель так их унизил и послал в какой-то тартар.
«Глупцы вы! — приветствовал их святой Провидец. — Если бы вы ответили, что понимаете ее вопросы, то тем самым призвали бы на свет вечное Спасение. Ибо знайте: те трое, которых вам дозволено было увидеть, были праотцы Авраам, Исаак и Иаков, а королевна была самим Ореолом величия Божия. От вашего да зависел приход Мессии, связь Бога с Его Величием и уничтожение смерти и гибели на все времена. Ах, почему вы упустили такую возможность!» Вот, значит, какие гости были у святого Калевского!
В тот самый вечер, в который люблинские ученики были у святого Калевского, святой ребе реб Шмелке, их бывший учитель, воскликнул в Микулове: «Как странно, что нынче я не слышу калевского раввина. Должно быть, он опять молится по-венгерски».
Калевский цадик, реб Ицхек-Айзик Тоуб, был святым необыкновенным. Он был святой из самых что ни на есть святых. Откуда он приходит, куда торопится — никто и ведать не ведал. Жизнь его была тайной. Носил он крестьянскую одежду. Но она была из бумаги. Он был так истощен бесконечными постами, что одежду матерчатую его тело не выдержало бы. При нем всегда был кнут, которым он бичевал свое тело.
Однажды, проходя по полю по примеру праотца Исаака, он услыхал, как пастушонок пел венгерскую песню о розе и петухе. Святой Калевский остановился и прислушался. Когда песня кончилась, он подошел к пастушку, попросил его повторить эту песню и вознаградил его за это дукатом. Три раза он просил повторять эту песенку и за это дал пастушку три дуката. В четвертый раз пастушок уже не запел. Не смог. С этой минуты он забыл песенку навсегда.
Это была одна из песен, которые в давние времена пели левиты в Храме Иерусалимском. В Израиле песня была уже забыта. Пели ее на венгерском языке, и только одну строфу — на древнееврейском. Нынче все хасиды знают песню святого Калевского. Мы поем ее на еврейском, но счастлив тот, кто может спеть ее на венгерском. На венгерском? Да нет, вовсе нет. Это никакой не венгерский язык. Нет и еще раз нет. Слова песни сплетены из таинственных имен святых ангелов Господних. Только казалось, что это был венгерский язык.
А кто этот пастушок и кто эта розочка? Это понимают только святые.
Святой Калевский ушел из жизни седьмого дня месяца адара, в день, когда мы оплакиваем кончину нашего учителя Моисея. Он лежит в Калеве в темном склепе, и только его имя украшает могильный камень. Над ним горит вечный огонь.