Девятьсот семнадцатый - страница 3

Контрреволюция дана в романе главным образом в лице офицеров и их дам. Здесь автор не избежал шаблона в изображении как мужских, так и женских типов. Построенные, так сказать, по принципу злодейства, типы эти достаточно ходульны и нежизненны. Страницы повествования, посвященные описанию внутренних переживаний контрреволюционных деятелей, нужно отнести к самым слабым местам в романе, а любовные похождения здесь совершенно излишни. Без них роман только бы выиграл. Видимо, автор не знает быта этих людей и пользуется в изображении их привычными схемами, безусловно понижая этим ценность своего произведения.

Как писатель М. Алексеев явно тяготеет к созданию монументального романа. Это — автор больших полотен, и несмотря на указанные нами недостатки, они ему, несомненно, удаются. «Девятьсот семнадцатый» в этом отношении нужно признать наиболее удавшимся романом. Алексеев — враг голого психологизма. Ни в одном из его романов нельзя найти мелочных копаний в психологии своих героев. Он подходит к ним как бытописатель и дает их в тесном окружении той среды, из которой они вышли, и тех людей, с которыми они живут и действуют. Герои его крепко связаны с массами, неотделимы от них, и в этом привлекательность их и сила самого Алексеева как романиста. Отрицание психологизма как метода особенно видно в описании женских типов и романической стороне повествования. Оставляя в стороне неудачные страницы любовных похождений поручика Сергеева с сестрой милосердия Чернышевой, женой полковника Тамарой Антоновной и авантюристкой-проституткой Ириной Львовной, нельзя не остановиться на разработке романа Гончаренко с Тегран и Марусей и несколько выпадающего из общей фабулы повествования романа между Щеткиным и Варей.

Тегран, Маруся, Варя полны женственности и вместе с тем силы. Тегран обнаруживает необычайную силу воли в сцене убийства ею одного из своих преследователей и спасения Гончаренко, которому она отдала свои симпатии. Роман между нею и Гончаренко не получает своего разрешения из-за простой случайности, причем Тегран и здесь находит в себе силы подчинить личные переживания партийному долгу, заглушив работой свою неудавшуюся любовь с Гончаренко. У Щеткина и Вари их роман получает благополучное разрешение, но и образ работницы Вари все тот же образ сильной и вместе с тем женственной личности. Особняком стоит Маруся с ее любовью к Гончаренко. Сила страсти ее так велика, что подчиняет себе этого смелого бойца. В эпизоде спасения ею партийцев, бежавших от белых, Маруся подымается до подлинно романтического образа в лучшем смысле этих слов. Женские типы даны Алексеевым в обстановке борьбы и окружены интересными бытовыми деталями, что сообщает им живость и интерес.

Мы отнюдь не склонны отрицать художественных недочетов романа и все же с полным правом рекомендуем эту книгу Алексеева нашим читателям, как весьма полезную и нужную, из которой они несомненно почерпнут знание эпохи девятьсот семнадцатого года. И как нельзя более кстати еще раз здесь напомнить слова Фурманова, правда, о другом романе, но того же автора, что книга его — «учебник, показывающий и обучающий, как надо по-настоящему бороться за дело человеческого раскрепощения».

Георгий Павловец

— Ваше благородие! Курды анафемские — вот на утесе там. Наших на выбор бьют. Снять бы… — говорила одна широкая темная безликая фигура другой, ростом повыше.

— Вечно ты врешь, Нефедов. Не старший унтер, а трепло. Ну, откуда тут курды? Какие там курды? Протри глаза. Просто турки из Айрана бьют.

— Никак нет, ваше благородие. Курды бьют, — звучал почтительно убеждающий голос. — До Айрана далече — не попасть туркам. Да и по огонькам видно, что курды. Человек пять сидят на скале. И лупцуют. Уже двенадцать наших ухлопали… Снять бы, ваше благородие.

— Курды? Странно, — раздумчиво-протяжно сказала фигура повыше. — Не с ветром ли занесло их к нам?.. Отчего дрожишь, Нефедов?

— Страсть как холодно, ваше благородие. Шубейка не греет, а морозно. Ребятам, в цепи которые, — совсем худо. Тридцать человек за ночь отмороженных.