Дианова гора - страница 33

Где-то в лесу громко свистнул сыч-полуночник.

Пора спать.

Если в ночь поднимется ветер — быть затяжному ненастью. Это верная примета.

Вчера под вечер вдруг задул северный ветер, жёсткий и порывистый.

Его зовут здесь северигой. И погода сразу сломалась. Холодно стало, будто распахнулось окно и широко потекла стужа.

Ночью северига окреп. За окном свистело, на крыше стучала оторвавшаяся тесина, что-то колотилось и тоненько выло в трубе. Под ударами ветра дом вздрагивал и кряхтел. Ветер где-то просачивался и внутрь. Он бродил по дому, перебирал бумаги на столе и трогал висевшее у печи полотенце.

Всю ночь через гору летели гуси. Они шли «шубой», стая за стаей. Я проснулся, лежал в темноте и слушал их крики. Видно, зима пришла в приполярную тундру, на далёкую гусиную родину. Потянулись гуси на тёплый юг.

Они летели и днём. Над горой стаи шли низко. Мне был слышен шум их сильных торопливых крыльев. От одной стаи отделилось что-то похожее на узкую листовку и повисло в воздухе. Листовка крутилась воронкой и козыряла на ветру. Я следил за ней, пока она не ткнулась в землю. Оказалось, это перо. Крепкое, плотное маховое перо. От него, как на вышке, пахло свежим поднебесным ветром.

Маля и Диан раньше меня слышали налетавших гусей. Они крутили головами, высматривая стаю. Маля тихонько скулил. От печальных гусиных криков нам всем было как-то неспокойно. Даже Ксантипа больше чем обычно топталась в своём углу и заглядывала в окно. Вероятно, все мы чувствовали, что не только в гусиной жизни произошли изменения. Менялось время года. Поспешно уходила осень. Северига безжалостно ободрал последние листочки с берёз и выдул из леса запахи прели и грибов. Молодым близким снегом запахло в лесу.

Последний гусь принёс на хвосте зиму. В воздухе замелькали снежинки. Лёгкие, сухие, они долго носились по ветру и не хотели ложиться на землю. Вскоре целые рои белых мух закружились в небе. Снеговые заряды шли из-за Онеги волнами. Возле крыльца выросла первая косица сыпучего снега.

Пришло время думать об отъезде. Мне жаль было расставаться с Дианом и Ксантипой. Я привык к ним и решил взять их с собой. И я принялся мастерить клетку для Ксантипы и лукошко для Диана.

Мне остаётся рассказать, как началась городская жизнь у Диана и Ксантипы. Дома коту было предоставлено старое кресло, а курице — просторный балкон.

— Скучновато ей одной сидеть на балконе, — покачал головой Юра. Мой друг приехал на машине узнать, как я провёл отпуск. — Городские бездельники-голуби — это не компания для такой мудрой курицы.

— Да вот, собираюсь съездить на Птичий рынок, купить ей петуха, — сказал я.

— Не понимаю, что значит «купить ей петуха»? — пожал плечами Юра. — Кто будет сидеть с петухом на балконе, ты или Ксантипа? Забирай курицу и едем на Птичий. Пусть сама себе выберет.

Мы показывали Ксантипе всех петухов в птичьем ряду и старались определить, который из них ей больше нравится.

— Нет, — морщился Юра. — Всё не то. Отворачивается. Просто нос воротит. Одичала, что ли, на горе?

В который раз мы проходили куриным рядом. Хозяйки покупали живой товар и уносила его, держа за связанные ноги вниз головой. Ксантипа возмущённо кокала.

— Вообще-то я её понимаю, — останавливался Юра перед белыми тощими петушками. — Разве ж это петухи? Марафонцы какие-то, а не петухи. К тому же, в этих леггорнах слишком уж сквозит их инкубаторское происхождение.

Наконец мы нашли, кажется, то, что нужно. Грудастый чёрный петух потряхивал бородой и поглядывал на нас дерзким оранжевым глазом. Это был обыкновенный деревенский кочет, родившийся под наседкой и выросший на задворках. Его продавала бабка в пуховой шали и модном плаще. Из бабкиной пазухи испуганно таращилась остромордая кошчонка. Я показал кочета Ксантипе. Судя по всему, кочет ей понравился. Он, наверное, был похож на тех, что горланили когда-то на Диановой горе.

— Поёт? — спросил я.

— Что ты! — замахала руками бабка. — На всю Москву слыхать. Ансамбль, а не петух.

— А шпоры-то! — изумился Юра. — Он у вас не кавалерист, случаем?

— Бедовый! — подтвердила бабка. — Сейчас бы подрался, да не с кем.