Дикая полынь - страница 11

Более двух десятилетий не приходили мне на память те нелегкие дни весны 1919-го, когда впервые увидел я волчью повадку и приметил волчьи аппетиты сионистов. Не вспоминал их фанатических заклинаний и истошных выкриков.

Сам себя теперь спрашиваю: отчего же так?

И убежденно отвечаю: жизнь, наша советская жизнь, не давала повода к таким воспоминаниям.

Пришел, однако, день, когда в памяти с предельной рельефностью всплыло сборище на винницком бульваре и отчетливо, в колоритных подробностях, вспомнились оголтелые речи заправил обеих местных сионистских организаций.

Пусть забылись имена сурово взиравших на насупившихся ребят ораторов, пусть забылось, чем они внешне отличались друг от друга. Но вспомнилось главное. Вспомнилось, как и тот и другой, словно придерживаясь извечного ритуала, произносили слова нараспев, молитвенно, с мистическим оттенком, явно рассчитывая поразить и подавить наивно восприимчивую к эффектам полудетскую аудиторию.

И потревоженная острым толчком память безошибочно подсказала смысл тех истерических фраз, вернее, заклинаний. Она воспроизвела сгусток, спрессованное содержание того, что десятки подавленных еврейских ребят услышали тогда близ оркестровой беседки:

"Еврейская нация избрана богом, мы первый народ среди народов. И каждый, кто принадлежит к рассеянной ныне по всему свету нашей всемирной нации, должен быть готов к тому, чтобы под бело-голубым знаменем пойти с мечом на всех недостойных, мешающих евреям соединиться на священной земле предков. Борьбу эту надо начинать сегодня — в какой бы стране ни жил еврей, чем бы он ни занимался, ибо в любой стране вечен и неизбежен антисемитизм".

Вспомнились в тот день и другие, отдававшие расовой идеологией призывы, услышанные в отроческие годы от сионистов. Надо ли все приводить здесь? Ведь на разный лад они отражали одну и ту же националистическую и античеловеческую теорию сионизма.

Почему же махрово шовинистические откровения провинциальных сионистов столь подробно вспомнились, мне только двадцать два года спустя? Какой же острый и властный толчок ощутила моя память, мгновенно воскресившая впечатления давнего отрочества? И почему произошло это именно в тот сентябрьский день 1941 года под опаленной военным пожаром Вязьмой, в полуразрушенном школьном здании, где расположился разведотдел штаба стрелковой дивизии?

Потому что в тот день, присутствуя вместе с другими писателями-фронтовиками при допросе четырех пленных эсэсовцев, я своими ушами явственно услышал перепев того, что твердили сионисты весной 1919-го.

Еще верившие в гитлеровский бред о "блицкриге", в предстоящий "на днях" по стратегическому плану фюрера захват Москвы, пленные фашистские выкормыши держали себя на допросе нагло и вызывающе. А самый молодой из них, гитлерюгендовский активист, пытаясь обосновывать генеральные задачи развязанной Германией войны, завопил:

— Мы, немцы, избранная нация! Мы призваны уничтожить всех, кто мешает очищению и расцвету самой исключительной, самой чистой расы арийской! А для этого надо уничтожить презренных полулюдей — евреев. И мы обязаны сделать это во всех странах, куда пришли.

Вариации на знакомые темы! Старые песни на новый лад!

Да, это был перепев того, что когда-то говорили винницкие сионисты. С той лишь разницей, что тогда прославлялся культ надуманного антинаучного понятия — семитской расы, а теперь пленный фашист истерично вопил о культе расы арийской.

Меня потрясло разительное совпадение человеконенавистнических излияний гитлерюгендовца с высказываниями, услышанными мною на сионистских митингах в Виннице.

И в эти секунды мне привиделось, что на вопросы батальонного комиссара отвечает не приземистый юнец в форме эсэсовского лейтенанта, а долговязый человек в потрепанной студенческой фуражке, что вот-вот начнет он ссылаться на своего хваленого идеолога Жаботинского.

Под впечатлением оголтелых выкриков молодого эсэсовца и нахлынувших воспоминаний долго я не мог прийти в себя. А ночью в полуразрушенном здании вяземской почты, в ожидании телефонной связи с "Комсомольской правдой", я написал стихи, опубликованные потом фронтовой газетой. Вполне сознаю их поэтическое несовершенство. И все же должен привести здесь строки, показывающие, какие мысли возбудил во мне фанатичный бред пленного гитлерюгендовца: