Дикие лебеди - страница 14

стр.


Длинные черные волосы веселых распутниц

Растрепаны

Соленым ветром морским


Присел на дюну –

Сегодня опять

Остается невидимым остров Садо.


А ныне в трактире.

Горы справа и слева,

Винная лавка напротив.


Сегодня не нужно сакэ,

Просто садись

И гляди на луну.


Сантока говорил, что три вещи радовали его: учение, созерцание, хокку. Но если в его стихах и есть слово, которое повторяется неоднократно, то это “горы”. “Люди Запада мечтают покорить их, — писал он в одном из своих эссе, — на Востоке их предпочитают созерцать; я же хочу наслаждаться ими…”




Поля силы



Шаг за шагом иду по тропинке у подножия горы Гассан. Три шага на вдох, три — на выдох. Светлая осень, поток, ниспадающий водопадом, вороны, порывистый северный ветер. Шаг-хокку.

Всего лишь месяц назад здесь, на горе, было полно ямабуси, затворившихся в своих пещерках, словно моллюски в раковинах. Но этим утром — никого, и все, что я слышу, это крик ворона в ослепительно-синем небе.

Мне очень хорошо.

Один я

Да один старый ворон

В незнакомой стране.


Пытаюсь сориентироваться: Акита на севере, Мураяма на востоке, Ниигата на юге, а на западе — длинная гряда дюн и Японское море. Вокруг меня — три священные горы, у моих ног — быстрый ручей. Я снимаю одежду и башмаки, вхожу в воду и, как могу, омываюсь ею. Потом устраиваю легкий завтрак: соевый пирожок, маринованные сливы, немного сакэ.


Горы вокруг.

На берегу ручейка

Попиваю сакэ.


Весь северо-восток Японии с его суровым климатом и архаическими нравами входит в то, что называют “провинциальной Японией”, в которой в прежние времена горный район, и в особенности гора Гассан (“лунная гора”), считался местом силы. В деревнях устраивали особые праздники, чтобы пригласить силы вернуться после долгого зимнего отсутствия на рисовые поля и посодействовать севу и сбору урожая. Во время праздников устраивали танцы:


Топаю ногой о великую землю

В первый день нового года.

Ару-о-ри.

Топаю ногой о златую землю

Ару-о-ри.

На том месте, где я топнул,

Чистая земля,

Рай.

Ару-о-ри.


В театре на сцене возникает старик, странник из горной страны, бормоча неразборчивые слова: “Додотарари тарари акари рари до”, и хор отвечает ему: “Шийя тарари тарарира тарари акарари раридо”. Старик говорит: “Мы прошли до конца дорог самой далекой из провинций”. И хор отвечает: “Благословенные места!” Старик: “Благие, достославные места!”

Древние церемонии, пьесы, но — что потом?

Я иду горной тропинкой. Впереди — гигантский, покрытый снегом купол горы Гассан…



Берегом Могами



Затопивший долину туман затушевал контуры гор; начался дождь, разбегаясь кругами по поверхности реки Могами, берегом которой я шел до самого моря. Река Могами пересекает разделенную рисовыми чеками плодородную долину и впадает в море в Сакате. Покуда я шагал по дороге № 47 высоким берегом, я видел еловые леса в сетке мелкого дождя, зеленые воды реки и корабли, слегка покачивающиеся на якорных стоянках.

Один из них вернулся с промысла, ходил за крабами.

— Удачно сходили?

— Нет, слишком высокая вода…

Я внезапно подумал о двух хокку, которые Басе написал у реки Могами:


Вздувшись от майских дождей,

Река Могами

Спешит навстречу морю.


Река Могами

В темном омуте топит

Раскаленное летнее солнце.


Добравшись до прибрежной деревушки Юногама, я прошел по черному песку вдоль кромки воды, нашел группу сернистых скал и, облюбовав большой камень, долго сидел, опустив ноги в воду. После изнуряющей духоты дороги море невероятно свежо и сине. Несколько кораблей, выбирающих якоря, покачивались на волнах с борта на борт, а справа на берегу возвышался невысокий красный маяк.

Просидев так часок, я отправился на поиски комнаты и отыскал таковую в старой, чтоб не сказать ветхой, таверне, с окнами из тонкой бумаги, которая пропускала внутрь процеженный белый свет. Я сидел на полу возле столика, разложив на нем свои записные книжки, когда вошла девушка с чашкой душистого зеленого чая и пирожком. В этой комнате я провел свою самую тихую, самую спокойную ночь: лишь море пришепетывало что-то под луной.




Густой туман



Поздний вечер в Сакате. Я захожу в лавку, где продают сакэ — всех сортов, на любой вкус, за любую цену. Саката — это город сакэ; когда-то часть риса, который свозили вниз по реке Могами для продажи, оставляли здесь для приготовления пьянящего напитка. Я попробовал все виды сакэ в строгой последовательности: от густого, мутно-белого, как молоко, ликера до огненной субстанции, прозрачной, как слеза. То, что больше всего понравилось мне, находилось как раз посредине между этими двумя: это был некий нектар, называвшийся “Густой туман”. Потягивая его, я и впрямь чувствовал себя на севере старой доброй Японии, где рис становится водкой, а вода превращается в лед; чувствовал, как сопрягаются рис и лед; я чувствовал рядом старые дома с толстыми крытыми рисовой соломой крышами, покрытыми снегом, отдаленное ворчание Тихого океана, косяки лососей в его глубинах, китов, в глазах которых отражаются маячные огни, зажженные на берегу...