Дикие ночи - страница 17

— Лора?

— Я не знаю ее имени, но сам ты не можешь ошибиться, ведь существует только она. У нее детское лицо, ваши пути много раз пересекались, теперь она останется в твоей жизни навсегда. У этой девочки будет большая власть над тобой — власть безмерной, безумной любви. Она причинит тебе боль, но заставит идти все дальше и дальше по жизни. Теперь тебя будет преследовать арабская кровь, перед глазами будет стоять мой убитый Мунир с собственным членом во рту. Ты искал случай — вот он.

— Я болен…

— Неважно. Предначертана не сама твоя смерть, но ее ожидание, близость смерти будет давить на тебя все сильнее с каждым днем.

Я отправился в Касабланку, сел в самолет и через несколько часов приземлился в Орли. Купив газету, я узнал, что накануне умер Жан Жене.

Я вспомнил его фразу, все время вертевшуюся у меня в голове: «Пантеры победили благодаря поэзии». Он любил Черных Пантер, «лезвие ножа». Все остальное в Штатах было для него слишком тривиально.

Я прочитал, что Жене родился 19 декабря 1910 года, а я — 19 декабря 1957-го. Я, естественно, не делал из этого совпадения никакого вывода о том, что тоже талантлив, но решил, что однажды мне придется, как и ему, начать действовать.

Поджечь бикфордов шнур, вытащить чеку из гранаты, нажать на гашетку ручного пулемета. Я как будто видел перед собой обрюзгшее, прекрасное, бульдожье лицо Жене, слышал, как его губы произносят завораживавшую меня фразу: «Только жестокость может положить конец человеческому насилию».

Из аэропорта я позвонил Лоре. Трубку сняла ее мать. Лора жила в этот момент у нее и подошла к телефону. Я поблагодарил ее за то, что она навела меня на съемки в Марокко, и предложил позавтракать со мной через два дня.

Потом я поехал домой. Прослушав автоответчик, выяснил, что звонил Сэми, и тут же набрал его номер.

Вечером я приехал за ним на тренировку по регби. Стадион находился в Пантене. Сильные ноги спортсменов в шиповках, ранящие зеленую плоть поля. Вместе с криками из глоток регбистов вырывался в ночной холод пар.

В раздевалках, между скамейками и душами, стояли молодые парни, голые, стройные, с накачанными мускулами, делающие вид, что им безразличны посторонние взгляды. Но я видел только его, моего Сэми.

Стадион принадлежал спортивному полицейскому обществу. Тренеры, уверенные в себе молодые полицейские, высокие, усатые уроженцы юго-запада страны, громко переговаривались. Игроки начали одеваться. Один из тренеров спросил, кто хочет пойти с ним к Андре. Ребята сомневались, страх боролся с желанием. Сэми отказался; указав на меня подбородком, он сказал:

— Я собираюсь поужинать с приятелем.

Трое игроков согласились. Они сели с двумя полицейскими в машину и выехали со стадиона.

Мы катили к Парижу. Я спросил Сэми:

— Кто такой этот Андре?

— Да это так, полицейские штучки. Андре устраивает групповуху. Я там еще не был, хотя, говорят, есть на что посмотреть.

У нас было свидание в кафе на улице Блоке, раньше оно называлось «Негритянский бал». Я слегка опоздал, Лора уже ждала меня в баре. Мы улыбнулись друг другу: она опиралась спиной о стойку, а я как раз толкал вращающуюся стеклянную дверь. Мы сели за столик в бильярдном зале.

Лора и я сидели напротив, над ее головой нависала галерея, повторявшая контуры зала первого этажа. Я мало что помню о том вечере. Кажется, мы заказали салат. Я был в коротких, узких джинсах с бахромой внизу, ремень густо-красного цвета, а майка черная, в серую полоску… У Лоры на руках несколько браслетов… Я встал и пошел в туалет, а она уставилась в тарелку с салатом… Когда я вернулся к столику, она подняла глаза, взглянув сначала мне в лицо. Потом взгляд скользнул ниже и уперся в ширинку.

Теперь Лора смущала меня гораздо меньше, да и сама она чувствовала себя раскованнее. Она была нежная, юная, соблазнительная. Я хотел ее, эту молодую девушку, почти девочку, а вовсе не то таинственное зыбкое лицо, оставшееся в моей памяти, — странное смешение ночи и смерти.

Мы вышли на улицу. Она спросила, откуда у меня этот синий мешок. Я ответил:

— Собираюсь заняться спортом.

Я настоял и отвез ее домой на мотоцикле, хотя она жила в ста метрах от кафе. У ее подъезда мы никак не могли расстаться, все говорили что-то незначительное, лишь бы отдалить момент прощания.