Дикие ночи - страница 7

В этот воскресный вечер я сидел в своем убежище, в кафе «Лао-Сиам», и думал об улетевшем в Лондон Эрике. За соседним столиком ужинали мужчина и женщина. У него были усы и сальные волосы, но он не вызывал отвращения, а его спутница была просто хороша собой. Мужчина говорил ей о своей жене, сбежавшей три года назад с кем-то из его приятелей. Извечный любовный круг: чья-то измена, а потом рассказ о ней в баре или китайском ресторанчике. Бывшая жена этого типа недавно навестила его, приехав в отпуск в Страну Басков. У нее был новый роман, а про бывшего дружка она сказала так: «Я послала этого болвана!» Брошенный муж завопил в ответ: «Шлюха, сучка! Да я за эти три года мог сто раз сдохнуть от ненависти к нему, а теперь у тебя хватает наглости заявлять, что ты выставила его!»

Я внушал самому себе страх и отвращение. Неужели я гожусь только на то, чтобы работать до изнеможения, а по вечерам ловить обрывки чужих разговоров за соседними столиками? Я нуждался в смехе, хотел ощущать легкость бытия. Я устал от давившей на мозг тяжести, от оцепенения, охватывавшего меня при мысли, что я должен с кем-то заговорить.

Я мучил себя вопросом: спал ли Эрик с Джемилей? Джемиля — женский вариант мужского имени Джамель, в этих именах отзвук боя, намек на бурный отдых.

У Эрика была собственная борьба — он жаждал реванша: за нищету, за бросивших его родителей, за прошлое, бывшее пустыней, из которого выплывало только лицо старой крестьянки из департамента Верхняя Луара, воспитавшей его.

Он жаждал соблазнять. Эрик — истинное дитя эпохи, двадцать лет назад это был бы совсем другой человек, и уж никак не актер. В его сознании смешивались самолюбование и творчество.

Я ничего не сказал Эрику о вирусе, отравлявшем мою кровь, потому что не мог заразить его: занимаясь любовью, мы только обнимали друг друга. Лаская тело партнера, каждый из нас вспоминал ушедшие юность и чистоту.

Разрыву с Эриком предшествовали наши бесконечные споры в кафе: он пытался убедить меня, что заниматься любовью можно одним-единственным образом. Он уходил от меня, и я видел, как мой возлюбленный идет по тротуару странной скованной походкой, мелкими шажками.

Утром, проведя со мной последнюю ночь, Эрик попросил меня отвезти его домой. Домом для него была квартира парня, с которым он жил; этот придурок несколько раз устраивал мне по телефону настоящие истерики. Я отказал Эрику — не мог заставить себя собственными руками отдать любимое тело другому.

Эрик натягивал рубашку, в бешенстве кружа по комнате.

— Если бы у меня была тачка, я бы тебя отвез, если хочешь знать… — Он схватил трубку и вызвал такси, потом, не глядя мне в лицо, выкрикнул: — Мы расплевались, старик!

Я попытался остановить его, но он вырвался… Хлопнула дверь.

Я был готов на все, действительно на все. Оставшись без копейки, я соглашался на любую работу и оказался на неделю в Мильхаузе, снимая там репортажи для регионального отделения Франс-3.

Вернувшись в первый вечер в гостиничный номер, я вдруг заметил на ночном столике Библию. Открыл книгу, машинально перелистнул несколько страниц. Какой-то Арман страстно признавался в любви некоей Жюльетте. Признание, которого девушка наверняка никогда не прочтет… Другие, такие же случайные люди, как я, скользят равнодушными глазами по этому крику, даже воплю любви.

Я подумал об Эрике и произнес вслух: «Ты не ждешь меня, тебя не будет, когда я вернусь. И я хочу, чтобы ты знал: каждый раз, когда ты будешь отказывать мне в любви, я стану катиться вниз, пытаясь доказать самому себе, что иной любви нет, а чужие объятия горьки и холодны».

Мне было плохо. Но город, омытый оранжевыми дождями, расчерченный странными ломаными металлическими линиями, напоминал мне, что я еще жив; собственная липкая кожа доказывала — лучше уж боль, чем полное бесчувствие. Мое истерзанное тело обезглавили на бетонном пирсе, у меня отняли и душу и тело.

Мы встретились с Эриком и пошли в кино на Елисейские Поля. Герои фильма говорили фразами, однажды уже произнесенными нами.

Когда мы вышли, нас окутала ночь: из-за аварии на улице не горел ни один фонарь. Эрик придвинулся ко мне, задел рукой, бедром; мы молча смотрели в глаза друг другу, и я вдруг поверил, что наша любовь (или то, что мы считали любовью) вернется.