Дикий - страница 3

Тщательно готовлю стальные шарики, протираю тряпочкой. Руки в перчатках потеют, но это скорее от волнения… Вспоминаю тайгу, матерых охотников, как учили они меня экономить патроны. Там охотник не станет тратить на рябчиков патроны. Возле поселков птицу сшибают из рогаток гайками. Помню, как и я попробовал, волновался, как и сейчас, натягивая резину. Снег тогда горел от солнца, а глупая птица смотрела на меня и только дергала клювом… Думаю, хоть они и «черные», но бошки у них не крепче птичьих.

Где-то часа через два на проселке закачались фары, и вот на парковку заходят черная «Волга» и «девятка». «Черные» любят черные «Волги»! А вот и командир их. Лицо его мне знакомо по авторынку. Я переминаюсь, ноги затекли, а ладони противно потеют. Я волнуюсь, и это понятно. Но не дрожат руки, нет. А первый раз, в тайге, когда я целился в тетерева… Тогда руки ходили ходуном. Я тогда первый раз сознательно убил живое. И теперь — сознательно. Тогда я чувствовал себя преступником, а теперь… Не знаю, теперь охотником. Охотником и дичью одновременно…

Вот он, командир «черных», который так ищет меня. Так вот ведь, рядом, возьми, если сможешь… Курит он еще, перед смертью не накуришься. Четверо «черных» окружают командира. Я мысленно прочерчиваю будущую траекторию подшипника — и с легким шелестом подшипник уходит в цель. Тупой чпокающий звук — и мне чудится, что я вижу черные брызги. Я поднимаю свое оружие со следующим зарядом.

Толстяк медленно заваливается на бок. Вот тебе и командир! Командуй теперь. Его бойцы замирают на целую секунду. Почти как у Гоголя. Тоже мне — к нам едет ревизор! Приехал уже… Второму я попадаю в горло, и тот, корчась, заваливается на командира. Все, я отваливаю, два километра рысью по ночному лесу. Туда, где в кустах спрятан мопед с иностранным названием «Рига». Главное, дышать ровнее и держать ритм. Ветка бьет по лицу, я спотыкаюсь. Но не падаю. Это «черные» хотели меня завалить, а теперь корчатся возле своих хреновых тачек…

На следующий день, отлеживаясь в Купчине, я уже не был так уверен, что мне удалось хлопнуть командира. Сотрясение мозга, пожалуй. Отваляется, отойдет. Несколько дней не выходил никуда и не звонил. На третий день не выдержал и сделал несколько контрольных звонков с улицы. Оказывается, командиру «черных» только лучше стало, как говорят медики, он перестал дышать. Скончался по дороге в больницу. Но если «черные» объяснят ментам, что они в Питере забыли, то меня сразу привяжут к эпизоду в кемпинге. Если менты найдут меня, то сразу не возьмут, поскольку улик нет, зато откроют для «черных». Оставалось только валить в какое-нибудь новое государство типа Украины. Денег на пару месяцев хватит. Сентябрь на носу — бархатный сезон. Бархатный не бархатный — главное свалить быстро. А там разберемся…

Я пробежал по перрону, расталкивая провожающих, и запрыгнул в вагон. Проводник проворчал в усы:

— Отправляемся уже, — и взял билет.

Поезд тронулся. Бумажник у меня сперли на вокзале, но я знаю, в какой стране живу, и никогда не ношу деньги или документы в бумажнике — распихиваю по карманам.

В моем купе уже жили все поколения постсоветского государства. Дед с бабкой смотрели в окошко на убегающее пространство Сортировочной, а на соседней полке молодая женщина пеленала грудного ребенка, который сперва мило гукал, а затем закричал на непереносимой частоте.

— Здравствуйте, господа, — сказал.

— Здравствуйте, — ответили мне, а ребенок прокричал: — А-а-а!!!

Почему в автобусах, трамваях и метро есть места для инвалидов и пассажиров с детьми, а в поездах нет? Да, посплю я сегодня. Еще и белье мокрое. Сгреб белье в охапку и отправился с ним к проводнику. В служебном купе задастая телка в железнодорожном берете.

— Поменяйте на сухое, — попросил ее, а она ответила:

— Иди ты…

Все понял. Ушел. Ругаться с ними мне сейчас резона нет. Забрался на верхнюю полку и заснул еще до того, как голова упала на подушку. Не слышал ни ребенка, ни боцманского храпа бабушки, ни как дедушка пукает в ночи. Утром пью чай, выхожу из купе курить, пока молодая мама кормит грудью. Стараюсь думать — как получается? А получается, что смысла в жизни нет. Говорили раньше — живи для детей своих, для потомков.