Дикий Восток - страница 7

стр.

— Десять человек — объявил он, наконец — в местной обуви. С оружием. Ушли по тропе на север, видимо к селению… Или к оазису.

— А как вы догадались, что с оружием?

Обнаруживший след казак был молодым, и любопытным даже не загорел еще толком — зато обгорел на Солнце уже изрядно. За такой вопрос от урядника можно было и зуботычину получить — но старший урядник Волков обычно либо отвечал, либо награждал спросившего таким взглядом, что разом отпадали все вопросы.

— Когда оружие тащишь — ногу по-иному ставишь. У человека ступня стоит по-другому, оружие то тяжелое.

Подошел хорунжий Скобцов, отряхивая руки о штаны — их старший патруля на сегодня.

— Что?

— Десять человек с оружием. Ушли, видимо к селению.

— Муртазаки? Ваххабиты? Идарат?

— Бес их знает.

Хорунжий посмотрел на часы.

— Давно прошли, как думаешь?

— Часов двенадцать, кубыть, не больше… — с ноткой сомнения в голосе сказал Волков

Скобцов достал из портупеи карту, перегнул ее нужным квадратом вверх, сориентировался по компасу.

— Там у них на пути шестнадцатая застава. Километров тридцать.

Все молчали, ожидая решения

— А до двенадцатой, куда мы идем — двадцать. Если верхи идти, и нигде не стоять — то сегодня к вечеру добегем…

Хорунжий убрал карту обратно, негромко присвистнул — такая у него была привычка.

Племенная территория. Шейх Усман

11 апреля 1949 г.

— Хорунжий Слепцов! Хорунжий Слепцов!

— А? — хорунжий дернулся, возвращаясь из грез о доме, о Доне, о родном хуторе в грязную и беспощадную реальность. А в реальности этой было много чего — была служба, была колонна бронетехники, грохочущая по разбитой в хлам дороге, был открытый сверху десантный отсек. И была пыль — проклятая пыль, не дающая дышать даже сквозь сложенную втрое кашиду[7], которую они повязывали не на голову, а на нижнюю часть лица, становясь при этом похожими на бандитов с большой дороги…

— Тебе чего…

Опять Бабицкий… Хохол-казак, хуже этого нет ничего. Да еще молодой только действительную отслужил. Отслужил — и видимо сам вызвался сюда, молодые они такие, лезут везде. Вот его и засунули в эту ближневосточную дыру, где сам хорунжий приканчивал второй год командировки. Черт бы тебя побрал, Бабицкий…

— Господин хорунжий, а почему железную дорогу тут не построят? Ведь проще же было бы, построил — и все. Не надо колонны гонять. И муртазаки поприсмирели бы…

— А вот я сейчас тебя по спине нагайкой вытяну, тогда и узнаешь, почему… — мрачно побежал хорунжий — за пулеметом следи и …

Что еще вменялось в обязанности казаку Бабицкому, мир не узнал, потому что в этот момент бронеавтомобиль, в котором они ехали, тряхнуло, да так, что Слепцов приложился о борт и хватанул ртом самую пыль, щедро поднимаемую колесами, а Бабицкий ударился об турель счетверенки «Максима» — основного огневого средства казаков при проводке колонн.

Прокашлявшись, едва не выхаркав с пылью легкие — во рту была такая сушь, что даже плюнуть было нечем, Слепцов полез вниз, в тесную, исходящую вибрацией и ревом двигателя бронированную коробку, к шуршащей помехами рации.

— Я Дон-восемь, вызываю Рубеж-сорок два, прием!

В Адене — а они уже были почти что в городе, между Аденом и городом-спутником Шейх Усман было всего то пара километров — связь была прекрасной, тем более то на такой мощной рации. Это когда идешь по маршруту — горы так экранируют, что большую часть маршрута идешь глухим и слепым и случись чего — отбиваться придется, рассчитывая только на самого себя.

— Рубеж сорок два, принимаю хорошо.

— Рубеж-сорок два я Дон-восемь, прошу результаты авиаразведки по трассе до Катаба и далее на Сану

— Дон-восемь, птица прошла, результат нулевой, как понял?

— Рубеж сорок два, тебя понял.

— Дон-восемь, сообщи свое местоположение

— Рубеж сорок два, нахожусь на подходе к Аль-Мансур, боеконтакта не имею.

— Дон восемь — принял, конец связи…

То, что птица прошла и результат нулевой — это еще ничего не значило. Разведка была здесь не армейская — на разведку летали старенькие С-5 и разведка велась чисто визуальной методой по принципу: видишь кого то? — нет. И я нет. Пока даже до Катабы пройдешь — десять раз все поменяется.