Диккенс - страница 4

Его доходы регулярно возрастали, но он всегда умудрялся наделать новых долгов. У Диккенсов дом всегда был чуточку великоват, наряды — чуточку дороговаты, стол — чуточку чересчур роскошен по сравнению с их текущими возможностями. И когда «временные трудности» начинали доставлять слишком много забот, о них старались позабыть, устроив лишний раз праздник и говоря себе, опять же как Микобер, что «что-нибудь да подвернется». Этим «что-нибудь» почти всегда оказывался заем у госпожи Диккенс-матери или у семейства Барроу, который тут же тратился на очередную неразумную покупку.

В романах Диккенса полно людей с дырявым карманом типа его отца и далеко не все они так мягкосердечны, как Микобер. Герой «Холодного дома» Гарольд Скимпол, который поначалу кажется безобидным прихлебателем, оказывается бессовестным эгоистом. А Уильям Доррит, отец «Крошки Доррит», — жалкая личность, несмотря на свое краснобайство и очаровательные манеры. До самой смерти Джона Диккенса Чарлз будет страдать от его бесталанности, и ему не раз придется раскошелиться во избежание самого худшего. Эта катастрофическая беззаботность заставит писателя пройти через самую большую драму его жизни… но возможно, что именно она косвенным образом пробудила его гений.

Если к слабостям своего отца Диккенс порой относился снисходительно, из уважения к его достоинствам, к своей матери Элизабет он гораздо более строг. А ведь некоторые современники описывают ее приятной женщиной, внушающей симпатию, конечно, легкомысленной и чересчур склонной поощрять Джона в его мании величия, но, в общем, вполне пристойной матерью. Сын был иного мнения. Недополученная любовь — в реальности или в воображении — будет довлеть надо всем его существованием, и для матери у него найдутся только суровые слова.

Один факт подтверждает его правоту. Слабое здоровье Чарлза (он страдал от сильных приступов кашля и, судя по всему, почечных колик) не заставило его мать отнестись к этому с должным вниманием. Но и тут существует сомнение: если Диккенс в автобиографических отрывках описывает себя хилым и одиноким ребенком, в других свидетельствах, напротив, подчеркивается его задор, общительность и ловкость при игре в крикет.

Как бы то ни было, у Диккенсов была библиотека — скромная, но достаточная, чтобы окружить Чарлза бесчисленными друзьями. Этот прекрасный отрывок из «Дэвида Копперфилда», без сомнения, автобиографичен: «После моего отца осталось небольшое собрание книг, находившихся в комнате наверху, куда я имел доступ (она примыкала к моей комнате); никто из домашних никогда о них не вспоминал. Из этой драгоценной для меня комнатки вышли Родрик Рэндом, Перигрин Пикль, Хамфри Клинкер, Том Джонс, векфильдский священник, Дон Кихот, Жиль Блаз и Робинзон Крузо — славное воинство, составившее мне компанию. Они не давали потускнеть моей фантазии и моим надеждам на совсем иную жизнь в будущем, где-то в другом месте. Эти книги, так же как и «Тысяча и одна ночь» и «Сказки джиннов», не принесли мне вреда; если некоторые из них и могли причинить какое-то зло, то, во всяком случае, не мне, ибо я его просто не понимал. Теперь я удивляюсь, как ухитрялся я находить время для чтения, несмотря на то, что корпел над своими тягостными уроками. Мне кажется странным, как мог я утешаться в своих маленьких горестях (для меня они были большими), воплощаясь в своих любимых героев. <…> Я был Томом Джонсом в течение недели (Томом Джонсом в представлении ребенка — самым незлобивым существом) и целый месяц крепко верил в то, что я Родрик Рэндом. <…> Эти книги были единственным и неизменным моим утешением».

Диккенсу часто ставили в укор его необразованность — это удел самоучек. Однако приведенный выше отрывок говорит о том, что уже в самом юном возрасте он прочел почти все величайшие произведения европейской литературы, от Сервантеса до английских романистов XVIII века, и черпал из них вдохновение для первых собственных книг. Наверное, кое-какие тонкости от него еще ускользали, но главное он ухватил: его охватывала дрожь перед великой эпопеей, он бороздил моря вместе с моряками, сражался вместе с солдатами, «вооруженный бруском из старой стойки для сапожных колодок», и тонко почувствовал вечно новое чудо вымысла. Упоминание о «Тысяче и одной ночи», часто встречающееся в его произведениях, весьма показательно: можно сказать, что Диккенс-писатель попытался воспроизвести очарование от чтения, испытанное в юности, и, сознательно или нет, последовал примеру Шахерезады, заставляя читателей нетерпеливо ждать продолжения рассказа.