Диковинки красного угла - страница 6
— Это молитвенные стрелы затворника монаха Порфирия, — слышишь ты голос, подняв твои глаза вверх, и видишь небо.
— Как же я? А мой черный мешок?! — выкрикиваешь ты впервые увиденному небу.
И тут же сам себе и отвечаешь с горечью:
— Да не просил ты ни у кого молитвенных стрел для себя, да и не знал, что они вообще существуют. Нет за тебя молитвенника. Сколько раз ходил ты возле храма и даже не заглянул в него. Копна змеенышей на твоем горбу — вот итог твоей жизни...
И кричишь ты исступленно проплывающей мимо ладье:
— Возьми меня, Христа ради! Возьми, изнемогаю!..
И ладья устремляется на твой крик. И полетели-посыпались по твоему черному мешку удары молитвенных стрел от дерева монаха-затворника Порфирия.
— Его молитвенные стрелы не только тем, кто просит, но — всем. Ибо молится он за весь мир! — вновь слышишь ты голос, обративший твой взор к небу.
Видится тебе, будто кусок мрака плывет мимо наполняющихся черных мешков, и уродливые хохотуны падают перед ним, и каждый за свой мешок отчитывается. И вдруг — валяется совершенно пустой мешок. Остановился комок мрака, проскрежетал жутким голосом:
— Чей?!
— Монаха Порфирия, — ахнуло в ответ многоголосье. Волны вздыбились на Реке Времен от этого возгласа.
— Почему его мешок совсем пуст?
— Потому что он молчит.
— Но про себя-то он что-нибудь говорит?
— Только молитву.
— Сколько вас к нему приставлено?
— О-о-о...
— А где мой любимец Асмодей, который совратил десятки и не таких, как он?
— О-о-о, не таких, как он.
— А где мой непобедимый Декий, сеятель гордыни, где мой прелестный Позоле, покровитель зависти, обмана и лени?
— Они все трое не отходят от него, повелитель, но тщетно. Он окружен огнем своей молитвы, к нему не подобраться.
— Всех — на него! Хоть полвздоха, полмысли, ползапятой, но должно быть от него в этом мешке!
— Но, повелитель, кроме него, есть другие люди, и каждый из нас тобой к кому-нибудь приставлен!
— Погляди, как наполняются остальные мешки!
— Что мне наполнение мешков, коли от стрел его они все опустошаются?! Все — на него!!!
И все адово войско бросилось на одного монаха Порфирия. Но окружающая его молитвенная стена была несокрушима.
А от людей, за которых молился затворник монах Порфирий, вдруг отошли все бесовские помыслы, ибо исчезли их нашептыватели!
Вот человек, он только что почти решил обманом завладеть чужим имуществом, и вдруг решение отлетело. Человек будто очнулся: «Да что я такое задумал? Нет, не гоже...»
Вот другой человек, которого чувство мести чуть не довело до убийства своего обидчика. И вдруг — оттаял, вдруг явилось понимание отвратительности мести вообще и ничтожности повода, за который только что хотелось убить человека: «Эх, да что ж это я? Господи, помилуй!»
И даже войны между народами, на которые уже почти решились их правители, — не состоялись. Очнулись вдруг они — «Да выеденного яйца не стоит причина войны, из-за которой мы собирались уничтожить столько жизней!»
А в московском трамвае № 35 в эти минуты произошло следующее. Трамвай, как всегда, был набит битком. Тетя Паша с неподъемными сумками, злобно раздвинув толпу, плюхнула сумки на ноги пассажирам и заодно каблуком своим наступила на ботинок ближайшего соседа. Сосед едва не взвыл от боли: каблук «наехал» на самую больную мозоль! Тетя Паша, вызывающе глядя на него, ждала скандала. Ах, как любила она такие ситуации, эх, что сейчас начнется! Она обзовет соседа. Сосед тоже не лыком шит, уж ответит, как отвечал не раз. И весь трамвай, ругаясь, ходуном будет ходить. Ух, как ждали черные мешки пополнения!..
И вдруг, на диво самому себе, сосед сказал тете Паше:
— Прости меня, дорогая, это я виноват, что ногу свою подставил. Не сердись, а?
Тетя Паша оторопела. И всегдашний злобный пыл ее испарился. Такого она не ждала. Впервые в жизни, в которой, как ей казалось, все было плохо, видела, что человек, которому она чуть не раздавила палец, просит у нее прощения, и, судя по его слезам, просит искренне!
Тетя Паша сглотнула комок в горле и сказала:
— Да... чего уж... это... и ты меня прости. Тесно, понимаешь... — И слезы небывалые потекли из ее глаз.