Дилемма выжившего - страница 12
Не получив достаточно любви, ты нуждаешься в ней с отчаянием утопающего. И неизбежно путаешь ее с другими вещами.
Даня постучал в дверь своей бывшей комнаты. Рыдания скрипки тут же оборвались.
— Можно войти? — тихо спросил он в дверную щель. Изнутри как-то поспешно дернули ручку, а в следующую секунду он уже смотрел на свою сестру.
— Привет! — сказала Юлька.
Когда он уехал, она была еще маленькой и щуплой, а теперь вытянулась, пополнела. Темно-каштановые, как у него самого, волосы мамуля заплетала ей в две косицы с прямым пробором. С ними она походила на гимназистку.
У Дани и Юли не было совместного детства. Пару раз он напрашивался с Ниной Викторовной в парк, где таскал еще маленькую Юлю на спине и воодушевленно рассказывал ей о муравьях, о фотосинтезе, о космосе — обо всем, что знал о мире из своих бесконечных книг. Но мамуля быстро прекратила это.
Даня приехал домой почти месяц назад, а Юля до сих пор стеснялась его. Мило, по-детски. И все равно воспринималось болезненно. Даня знал, что мог бы быть хорошим братом.
— Что это ты играешь? — спросил он, подавляя подкатившую к горлу горечь улыбкой.
Сам знал, без подсказок. «Ромео и Джульетта», увертюра-фантазия Чайковского, партия первой скрипки. Даня сам ее когда-то играл, в переложении для фортепиано в четыре руки. Две руки были его, две мамулины. И она не прощала его пальцам, если они оступались.
— Чайковский…
— Хорошо получается.
— Правда? — оживилась Юлька.
Она не спешила его впускать, так и мялась на пороге. Видимо, мамуля предвидела такую возможность и запретила. Или попросту напугала ее братом-наркоманом, который только и ждет, чтобы подсадить на наркотики и ее.
В конце коридора, в замочной скважине начал проворачиваться ключ. Испуг Дани, впитанный годами жизни в этом доме, отразился и в темных глазах сестры. Это был звук чистого ужаса, настигающий, сколько бы времени ни прошло, сообщающий, что спокойствие закончилось.
Она вошла. В своем элегантном коричневом пальто, благоухая салоном красоты и недостижимостью. Вспыхнула лампа, озаряя коридор желтоватым светом, и Даня с Юлькой трусливо застыли, как воры, застуканные на месте преступления.
Повисла невыносимая пауза, и первой не вынесла сестра.
— Мамуля, — пискнула Юлька, и Данино сердце упало.
В звучании этого «мамуля» было столько знакомого: страх, мольба, желание задобрить. О, сколько раз Даня называл ее так! С такой же жалкой интонацией, с комком надежды, бешено пульсирующим в груди. Та, кого называешь «мамуля», не обидит тебя, не посмотрит разочарованно, не процедит, вонзив ногти тебе в руку, что ты бестолочь. Та, кого называешь «мамуля», не может быть самым страшным монстром в твоей жизни.
Она смотрела на него с долю секунды. Молчала. Кем он был в ее глазах? Неудачным вложением сил, напрасной тратой времени. Разочарованием. Предателем.
Не сыном.
Вопреки всей ярости, что поднималась в нем при мысли о ней, в ее присутствии Даня чувствовал лишь унизительную готовность броситься ей в ноги. Вот, еще немного, и он сделает это. Зальет слезами блеск ее кожаных сапог. Будет молить о прощении. Будет унижаться, как она пожелает, лишь бы вытянуть из нее хоть немножечко той самой безусловной любви, которую она должна была испытывать к нему, да не сложилось. У ее любви всегда были строгие условия.
Даня молча развернулся и ушел в свою нору. За запертой дверью мамуля говорила с Юлькой в приказном тоне. Та быстро отвечала ей, заикаясь. К счастью, он не мог расслышать слов. Да и не хотелось.
Даня опустился на пол, залепил себе рот руками, чтобы не реветь, как нарвавшийся на капкан зверь. Все, что он думал о себе сегодня, начало казаться ему жалким.
Спасатель хренов.
Юльку бы кто спас.
Поняв, что больше не выдерживает — ни оцепенения, сковавшего его скрюченное тело, ни рыданий, рвущих грудь, ни самого духа профессорской квартиры, отравившего его кровь, ни голосов, все еще раздающихся за дверью, — Даня сделал над собой титаническое усилие — и пошел греть утюг.
5
Удар по стене из стекла
Когда весь мир словно завесили серой вуалью, а голоса его заглушает неосязаемая стеклянная стена, ты