Дилемма выжившего - страница 6

— Данюша, — в комнату заглянул папа, бледный, испуганный после ссоры с мамулей. — Мама спрашивает, сделал ли ты уже математику?

Даня все сделал, но все равно высвободил палец из слабенькой Юлькиной хватки и пошел к себе. Он был смущен и растерян, и только потом, перечитав очень полную энциклопедическую статью о связи гормонов и эмоций, понял, что с ним случилось: он полюбил свою сестру.

Вскоре в доме появилась няня — Нина Викторовна. Она готовила для Юльки сладко пахнущие смеси, гуляла с ней дважды в день, укладывала спать в ее отшельнической дальней комнате и тихонько пела ей колыбельную про уснувших в лесу зверей, которую Даня любил слушать, притаившись за дверью. В общем, Нина Викторовна выполняла работу мамули, пока мамуля посвящала все свое время Дане.

К десяти годам каждый его день был расписан по минутам. Домашнее обучение через образовательные программы, занятия фортепиано, титулованные репетиторы по математике и физике, шахматы, приборостроительный кружок, уроки в художественной академии, плавание. Каждую свободную минуту мамуля тренировала его эрудицию, заставляла перемножать в уме уже четырехзначные числа, — и наказывала, конечно, потому что Даня иногда делал ошибки, жаловался на боли в голове, уставал («Сколько тебе лет, чтоб ты уставал?»), капризничал или недостаточно старался на занятиях («За которые отец своими кровными расплачивается, тварь ты неблагодарная!»).

— Я посвятила тебе всю свою жизнь, — скалилась мамуля, раз за разом опуская отцовский ремень с тяжелой пряжкой. — Не смей просрать это, скотина.

А затем она плакала, а Данюша, нежный Данюша, у которого свои слезы еще не высохли, забывал о боли, забывал о ремне, спешил к ней, такой трогательной и несчастной, и обнимал ее колени, и умолял простить его, обещая исправиться.

Что не такой уж он и умный, Даня начал подозревать лет в десять. В двенадцать понял, что не был он вундеркиндом. Ни дня в своей жизни. Все, чем он был, — попыткой воплощения мамулиных фантазий, сопровожденной подавленной волей и завышенными ожиданиями, при полном безразличии отца. Но с ходу поверить в это и принять это Даня не мог, хоть с каждым днем получал все больше подтверждений своему худшему страху.

К четырнадцати годам давление стало невыносимым, и Даниил Бах, гордость и надежда своей достойнейшей семьи, не выдержал. Сломался, отбился от рук, бросился во все тяжкие. Он открыл для себя мир пролетарского быдла, как выразился бы папа. И наркотики.

Если реабилитационка была чистилищем, а дом навевал мысли о склепе, то универ походил на разбуженный улей. Изначально Дане было плевать на поступление, но, к удивлению, здесь оказалось достаточно неплохо. Ему нравился ритм, в котором жил корпус физмата, нравился гудящий шум студентов, обосновывающихся в аудитории, и даже нравились лекции. Вундеркиндское прошлое тут пригодилось. Углубленный школьный курс Даня закончил в тринадцать, и старые знания позволяли проще схватывать новый материал. Это было приятно, и одногруппники поглядывали заинтересованно, прикидывая, какая польза им от Дани может быть на коллоквиумах и сессии. Пару раз он ловил на себе взгляд Светы Веснянко. В такие моменты сохранять невозмутимость было особенно сложно.

На общей с математиками двойной лекции по экологии к нему подсел Стас, вчерашний несостоявшийся утопленник из бассейна. Честно говоря, этот Стас Дане казался слегка стремным — тощий, как жердь, с потухшим взглядом. Еще и приперся на пару в сером спортивном костюме, который выдал им вчера тренер вместо промокшей одежды. Свой Даня уже постирал и вывесил сушиться на балкон. Интересно, Стас вообще догадывается, что это не подарок?

Но отсесть Даня не решился, почувствовав в этом нескладном, не понимающем, что он вообще здесь делает, Стасе что-то смутное, родственное — и тут же, конечно, этого устыдившись. Момент для побега был упущен: в аудитории появилась преподавательница.

В пятиминутном перерыве между парами они вышли в холл и заняли очередь у кофейного автомата.

— Почему физмат? — спросил Даня, просто чтобы не молчать.

— У мамы в деканате подруга работает, — пожал плечами Стас. — Ей так спокойнее.