Динарская бабочка - страница 6

стр.

Я тщетно обхожу вокруг собора, возвращаюсь, вижу шубу жены рядом со стражем порядка (не иначе, Теодора спрашивает о трамвае из Сан-Клементе); через секунду из тумана возникает маленькая фигурка, и две тени сливаются в долгом объятии. Это она, Пальмина. Она протягивает мне длинный картонный футляр трубкой, из которого выглядывает букет желтых роз. С таинственным рулоном в руке я следую за двумя женщинами. Мы ищем кафе. Пальмина не бывает в центре и ничего здесь не знает, но, в конце концов, нам удается найти безлюдное кафе с бильярдными столами в смежных комнатах. Женщины разговаривают между собой, пикируются, миролюбиво обнимаются. Пальмина объявляет, что под букетом роз — бутылка, предназначенная мне, а розы — для Теодоры. Вино — красная игристая «Сорбара». Я смущенно благодарю. Теодора решает, что ей нужно кое-что купить, Пальмина предлагает пойти с ней, у меня же нет ни малейшего желания ходить с бутылкой и цветами по туманным улицам, так что я предпочитаю остаться в кафе. Я жду их не меньше часа, один, среди теней игроков, топчущих рассыпанные по полу опилки. Мне кажется, Пальмина выздоровела: на щеках симпатичный румянец (пудра, говорит Теодора), подпрыгивающая из-за хромоты походка кажется мне по-прежнему прелестной. Интересно, о чем они сейчас говорят. Думаю, они правильно сделали, что оставили меня здесь. Поиски утраченного времени — не для женщин. Наедине с самим собой приятнее погрузиться в ту жизнь, которая, как мне казалось, закончилась навсегда. Начнется ли она снова? Ничто не начинается снова. Ловкая Пальмина мастерски использовала мою склонность видеть в себе убежденного борца с несправедливостью. Полноправная хозяйка в доме, она всегда говорила «мы, бедные служанки», и я думал, что ее действительно обижают. Абсурд! Она была «с вывихом», но подкупала своей жизнестойкостью. Ящерица, у которой отрастает отрубленный хвост. Далеко не оптимистка, она обладала способностью заставить самого большого оптимиста чувствовать себя рядом с ней последним пессимистом. Только идиоты, нувориши, грассирующие служанки могли умиляться, что мы держим ее. Все соседи были в ужасе от нашей Пальмины. Я смотрю на часы: до отхода поезда остается двадцать минут. Если мы опоздаем, мне придется торчать в М. до полуночи с бутылкой и букетом роз. Напрасные опасения: женщины уже возвращаются, причем по их виду трудно понять, окончательно ли они поссорились или окончательно помирились. Время еще есть, мы выбегаем на улицу, Пальмина сажает нас в переполненный трамвай, едет с нами на вокзал. Смотрю на часы: чудо, если мы не опоздаем. (Чем они, черт возьми, занимались, эти женщины? Мне хочется, чтобы Пальмина вернулась к нам, и вместе с тем страшно, что это произойдет — может быть, даже скоро. В поезде узнаю, сейчас не до этого.) Мы приезжаем на вокзал, я лечу за перронным билетом для Пальмины, и не успеваем мы добежать до платформы, как подходит наш поезд. Судорожные объятия, я тоже обнимаю Пальмину, чего никогда раньше не делал, потом мы машем ей в окно из отходящего поезда. Мы стоим в коридоре, при внезапном толчке бутылка выскальзывает у меня из руки и, упав на пол, разбивается. По коридору разносится приторный запах, люди смотрят на меня осуждающе и стараются спасти ноги от разлившегося вина. Поезд мчится сквозь ночь, в вагоне холодно. Теодора нашла место и, уже сидя, вспоминает вслух, что бутылки этой сумасшедшей разбивались и раньше. Проходит полтора часа, скоро наш город. «Надеюсь, ты не собираешься нести эти розы домой, — говорит Теодора. — Наша нынешняя судомойка сбежит, если только заподозрит, что мы видели в М. маленькую змею. Держи язык за зубами. А букет отдай профессору Черамелли, вон он стоит в конце коридора. Скажи, что посылаешь цветы его жене, она будет довольна. И не вздумай объяснять, почему мы не можем появиться с ними дома».

Почтенного профессора, которого я не видел лет десять, удивляет неожиданный подарок. Он не понимает, с какой стати я сую ему букет, нерешительно отказывается его принимать, я бормочу что-то нечленораздельное про знак благодарности, после чего цветы переходят к нему, — благо профессор едет налегке и руки у него свободны. Мы выходим из поезда, профессор, попрощавшись, удаляется с букетом. Еще несколько секунд я вижу желтые розы в мертвенно-бледном неоновом свете какой-то вывески: одна сломалась, уронила головку. В дымке тумана… Думаю, вам этого хватит, и если изложить все чуть менее сбивчиво, не так беспорядочно…