Дивизионка - страница 27
Сейчас лицо Дубицкого, худенькое, бледное, ничего не выражало, кроме бесконечной безнадежности. Кузес же смотрел на меня по-детски невинными, ясными очами и только мигал длинными темными ресницами. С его круглого лица не сходил свежий, жаркий юношеский румянец. Но было совершенно очевидно, что на поставленный мною роковой вопрос сказать ему решительно нечего, так же, впрочем, как и Дубицкому.
Следующим был наборщик, он же начальник типографии, сержант Макогон, светловолосый парень, с большими, навыкате, зелеными, малость нагловатыми глазами. Он как специалист лишь авторитетно удостоверил то, что для всех нас и без того было ясно:
— Шрифты погибли. Газету выпускать нельзя.
Второй наборщик, Миша Михайлов, тихий и молчаливый, отвернулся к окну, будто что-то там вдруг узрел очень важное и интересное. Печатник Иван Обухов сидел с полуоткрытым ртом, обнажив редкие, торчавшие вкривь и вкось, изъеденные свинцовой пылью зубы. По одному его сиротливому виду нетрудно было понять, что и он не приготовил для нас спасительного ответа на мучительный вопрос: «Что же делать?»
Оставался Лавра. Мне очень хотелось бы послушать Еремина, но его в домике не оказалось: копошился возле подорвавшейся машины, взятой им на время в автороте (наша собственная полуторка, благополучно дотащившая нас из России в Венгрию, находилась в ремонте).
Пришлось отправиться к начальнику политотдела дивизии полковнику Денисову и просить, чтобы он затребовал новые шрифты в политотделе армии или в политуправлении фронта. Денисова все мы любили, но и побаивались — от него нам частенько влетало. Соврем малость в газете либо преувеличим что по извечной журналистской слабости — он вызовет всех сразу к себе, выстроит в ряд и долго «изучает» каждого хитрыми, с прищуром, насмешливыми глазами. А потом скажет:
— Ну, агентство ГАВАС, опять заврались? Что же прикажете делать с вами?
Мы отлично знали, что ничего худого начподив с нами не сделает, но было очень стыдно.
Политотдел дивизии находился в небольшом венгерском городе, и ночью я не скоро отыскал его. Полковник Денисов зачитывал очередное политдонесение, составленное инструктором Новиковым. Тут же стоял с красной папкой под мышкой и сам инструктор.
— Послушай Новиков. Откуда это ты все взял? Воронцова я еще неделю тому назад командировал в поарм[4], а ты расписываешь его дела в полку. Разукрасил, как владимирский богомаз… Вычеркни это! Мы и так избаловали Воронцова… А о наших погорельцах сообщил?..
«Погорельцы» — это, конечно, мы, и я насторожился, притих, благо, занятые своим делом, ни Денисов, ни Новиков не заметили моего появления.
Полковник, между тем, продолжал:
— Напиши, что газета выйдет не раньше чем через неделю…
— Она никогда не выйдет! — заорал я. — Вы знаете, что все шрифты погибли, товарищ полковник?
Денисов повернулся:
— Ах, ты уже здесь. Ну что же ты орешь? Давай докладывай. И долго вы искали эту мину? Это же ведь надо уметь. Сотни машин прошли раньше вас по этой дороге — и ничего. Только вы… Ну да ладно. Рассказывай…
Я рассказал, закончив тем, что газета не может выйти ни через неделю, ни через две недели, ни через месяц, ни через год и вообще никогда не выйдет, ежели нам не дадут шрифты…
— Шрифты вам никто не даст, — спокойно подтвердил Денисов. — А газета должна выйти через неделю. Дивизия не может остаться без своей газеты.
— Но, товарищ полковник…
— Все, капитан, идите.
Но я продолжал стоять. Мне показалось, что полковник смеется надо мной. Я вспомнил своих несчастных ребят, что ждут меня в одиноком домике, и мне стало очень обидно и за них и за себя.
— Газета без шрифтов не может выйти! — в полном отчаянии повторил я.
— А вы их найдите.
— Где?
— Где потеряли.
Это было уж слишком!
«Умный же человек, что он, однако, говорит?» Я готов был заплакать, глядя на маленькую, подобранную, аккуратную фигурку начподива, повернувшегося ко мне спиной и колдовавшего что-то над политдонесением. И спина и маленькие красные уши, плотно прижатые к большой круглой голове, были сердиты.
— Разрешите идти? — изо всех сил стараясь быть спокойным, спросил я все же дрогнувшим голосом.