Для диких животных места нет - страница 15

При этом он ни на секунду не отрывал глаз от надвигавшихся на нас луж и разъезженных участков глинистой дороги. Руль приходилось несколько раз поворачивать, прежде чем колеса слушались и шли в нужном направлении. Лучше всего обходилось дело на виражах — там руль все равно был повернут до упора в какую-нибудь сторону. Но упаси бог, когда дорога шла прямо! Тогда колеса на каждой колдобине и от каждого более или менее крупного камня приобретали полную самостоятельность. И уж с настоящим замиранием сердца мы ехали там, где дорога спускалась отлого вниз. Потому что в каждой такой низинке протекает либо речка, либо ручей или в лучшем случае виднеется топкое болото, через которое проложены мостики, состоящие из двух толстых брусьев — по одному на каждое колесо. Всякий раз, когда мы зигзагами скользили по глине навстречу таким «мосткам», руки до побеления суставов сжимали руль и сами мы взмокали под рубашками, как мыши.

То и дело вдоль дороги виднелись останки потерпевших аварию машин. Если автомобиль старый и настолько помят, что не в состоянии сам или на буксире докатить несколько сот километров до ближайшей мастерской, его просто распотрашивают и бросают у дороги.

— Не мчись же так! — говорю я Михаэлю. — Уж если эта колымага не желает ехать прямо, то не гони хоть по крайней мере! Ты же едешь сейчас со скоростью не меньше 70 километров в час, а это по такой дороге, право же, опасно для жизни!

— Ты ошибаешься, — возражает он и тычет локтем в сторону спидометра. — Я еду никак не больше сорока!

И что удивительно — стрелка действительно качается между 40 и 50, и в то же время зеленая стена леса по бокам дороги проносится мимо окон с невиданной быстротой. Только через 14 дней пути мне удалось разгадать эту загадку. Я заметил, что указатель километража тоже указывает только примерно две трети того расстояния, которое, судя по карте, мы должны были проехать. А объяснялось все очень просто: счетчик отсчитывал американские мили, каждая из которых равняется 1600 метров! Когда спидометр показывал 50 километров в час, мы на самом деле ехали со скоростью 80 километров в час. Должен сказать, что я был искренне удивлен, что в такой испорченной машине столь маловажный «орган», как указатель километража, без которого вообще-то можно обойтись, работал вполне исправно…

Не успели мы оглянуться, как было уже шесть часов. Не позже чем через час наступит полная темнота. Мы не отважились ехать дальше в кромешной тьме и потому решили свернуть на боковую дорожку, которая вела, судя по указателю дороги, к какой-то миссионерской обители. Дорога шла сначала между разрозненными плантациями, затем деревья по обеим ее сторонам стали редеть, и в конце концов мы выехали на просторную площадку, окруженную со всех сторон низенькими глинобитными хижинами с крышами из пальмовых листьев. Черноволосый европеец в ярко-красной рубашке вышел нам навстречу и приветливо пригласил: «Добро пожаловать!» У него было приятное, умное лицо, но его французского я не мог разобрать, и он меня тоже явно не понимал. Тогда я решил попробовать обратиться к нему по-английски, и тут выяснилось, что он, оказывается, англичанин. Жена его — медсестра и тоже много лет живет в этой глуши. А поскольку здесь нет ни одного врача, она вынуждена лечить всех больных в округе почти в двести километров и ездить принимать роды. Живут они вместе со своей шестилетней дочуркой в покосившемся глинобитном домишке, по всей видимости, довольно бедно, но для нас тут же сервировали стол и поставили на него все лучшее, что было в доме. Угощение было самое что ни на есть «английское»: ветчина с омлетом и овсяная каша (поридж).

Сегодня у них, оказывается, намечается радостный вечер: их дочке прислали из Америки детские грампластинки, а отцу наконец удалось починить старый патефон, чтобы их прослушать. После ужина мы все уселись вокруг уютной керосиновой лампы, а девочка принесла пластинки в ярких, красочных обложках. Заиграла музыка, и детские голоса запели буквы английского алфавита с веселыми куплетами к каждой букве. На мой взгляд, это замечательный способ научить белого ребенка, вынужденного расти в дебрях девственного леса, читать и считать. Но маленькие пластинки не годились, оказывается, для такого старомодного аппарата: иголка скоблила по мягкой поверхности и вырезала из нее длинные стружки, чего мы поначалу при таком тусклом освещении даже не заметили. Прекрасная игрушка была испорчена, и маленькой девочке не удастся уже вторично прослушать свои чудесные пластинки. Какая досада! Ведь вряд ли ей еще скоро снова пришлют в эту глушь что-нибудь подобное. Малышка горько плакала, а жена миссионера как могла старалась ее утешить и наконец увела спать. А мы сидели грустные, и каждый предавался своим невеселым мыслям.