Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы) - страница 6

– Ты думаешь? – робко спрашиваю я, сомненье всегда сидит во мне неотступным кошмаром, и мне так хочется верить – Саша ведь никогда не говорит ничего пустого и лишнего, того, что принято, что так часто говорят люди.

Потом он долго рассказывает про свою станцию возвратно-наклонного зондирования, и это первый образец модели «он говорит, я слушаю и киваю», а теперь, когда мы остается в комнате вдвоем, модель уже другого образца – «я говорю, он ковыряет зазубрину». В комнату входит Марина, я умолкаю, Марина говорит со смешком:

– Что шарахаешься? Я же знаю, что вы про работу! Давай, я, может, тоже приму участие.

Мы молчим, лицо ее делается отстраненно скучным, как в обществе шизофреников. Саша снимает куртку с вешалки: – Пошел к Тузову. – Ни пуха, – говорю ему вслед я.

Я смотрю в окно, как он идет, опустив голову, по той же дорожке, по которой только что ушел Шура Азаров и другие – раньше, по дорожке, куда утекло и уплыло все Сашино, и вот он тоже идет по ней – не так, как другие, не радостно, вприпрыжку, не смирившись, но на очередной поклон.

Ему придется заходить в кабинет, где в обычном окруженье руководителей групп восседает ни в коем случае ни Андрюха, а начальник отдела Андрей Николаевич Тузов. Все обернутся и замолчат, Саша спросит насчет машинистов, Андрюха выдержит паузу, а потом скажет что-нибудь отечески-покровительственное, объясняя упавшему с Луны подчиненному всю важность и срочность экспедиции, государственный масштаб, народно-хозяйственное значение, а, следовательно, нелепость притязаний. Тузовские прихлебатели будут насмешливо пялить глаза, жалко, что не принято у них там лузгать семечки, заплевали бы весь пол.

Кто-нибудь, конечно, пошутит в такт. Саша не поднимет глаз, стыдно будет за Андрюху, за себя, за всех присутствующих, попросит, наверное, еще: – Дай мне хоть кого-нибудь.

Андрюха орать на Сашу пока еще не смеет, снова разъяснит и никого не даст.

Вот так все оно и будет, и пойдет Саша обратно в наш домик №2, и будет работать до первой неисправности машины. В общем, неизвестны только сроки и подробности, исход – налицо.

Я оборачиваюсь к приемнику, синхронометру, передатчику, высокочувствительному блоку, разработанному Сашей – самой главной части нашей станции. Сколько всякого было среди этих железных ящиков: Сашина первая лекция про возвратно-наклонное зондирование и связанные с ним проблемы – особо мощный передатчик, высокочувствительный приемник. Эти проблемы в станции решались, – имелось новенькое свидетельство об изобретении. – Покажи авторское! – пристала я, когда мы с Федькой пришли к ним – Саше и его маме. Он нехотя вытащил из папки, сунул мне как-то сбоку, отвернулся. Я, шевеля губами, читала, Федька трогал красную полоску. – Да ладно рассматривать, подумаешь! – фыркнул Саша, потянул бумагу и быстро ее запрятал. Он сделал это небрежно, не придавая будто этой бумаженции никакого значения, но я-то видела – он отворачивался, потому что улыбка морщила губы, его распирало от радости, когда он смотрел на эту бумагу, он стеснялся своей радости, а скрывать не умел, я всегда все видела по нему, и мама его, конечно, тоже.

На следующий день он пришел на работу хмурый, опять прятал глаза, но радости в них уже не было. Я поняла – помнила, как изо всех сил улыбалась его мама, как натурально не замечала Федькиной почти немоты. Я подумала: хорошо, этого я и хотела, вчера только боялась, что, заимев что-то еще, я отниму у Федьки. И я забормотала про себя: все правильно, все хорошо! И не сразу поняла, что бормочу, чтобы не реветь.

Я и сейчас готова забормотать, но замечаю вдруг, что в комнате у соседнего окна еще стоит и курит Марина. Я совсем забыла про нее, а она стоит и курит в машинном зале, где курить нельзя, я ничего не говорю ей, усаживаюсь у другого окна и жалею, что не курю – что-нибудь такое сейчас, наверное, тоже неплохо бы делать.

– Ну, что, довольна? – спрашивает Марина. – Сломила гордыню?

Я пожимаю плечами: какая, интересно, у меня, по ее мнению, гордыня, что я должна была сделать – плеснуть ей кислотой в глаза или выкинуться из окошка? Гордыня всегда была у нее, я помню, как она собралась на четвертом курсе замуж за кудрявого ясноглазого сына каких-то сиятельных родителей, и уже была назначена свадьба, и я побывала на предшествующем свадьбе торжестве, во время которого в центре бального, иначе не назовешь, зала в огромной квартире танцевали Марина и ее высокий жених, и Марина, закинув кверху голову, пристально смотрела в глаза жениху, изображая смертельно влюбленную женщину, жених сиял, а по углам толпились и одобрительно шушукались родственники. А через неделю Марина, беспечно бросив сумку на парту, сказала: – Я передумала замуж, не могу я с этим дураком. – А как же все остальное? – поразилась я, потому что Марина долго вынашивала идею дающего перспективы замужества. – Никак, – усмехнулась она. – Что делать, если не лезет…