Дмитрий Гулиа - страница 13
Урыс держался того мнения, что дело с этим самым Доуа не столь уж простое, как это может показаться на первый взгляд. Иные называют несчастного крестьянина дураком. А почему? Потому, что вызвался помочь князю? Но ведь Доуа искренне считает этого Ачба своим родственником…
Дмитрий слушал внимательно. Он не мог постичь премудрости с родством крестьянина и князя. Но без этого не разберешься в событии, волнующем, можно сказать, всю Абхазию…
— Значит, так, — говорил Урыс, — Доуа воспитали этого Ачба. Родство, стало быть, налицо.
— Да, — соглашались с ним, — это несомненно.
— Что несомненно?
— Родство.
— Это еще не объяснение. Слово это недостаточно весомо в данном случае. Это настоящие братья! Верно говорю? Ведь такое у нас понимание?
— Да, верно.
— В этом совершенно убежден и сам Доуа!
— Верно.
— Ему не приходилось задумываться над тем, как относится к этому родству сам князь. Важно одно: князь кажется ему братом. Таков наш обычай усыновления.
— Это верно.
— Так почему же вы ругаете Доуа? При чем он?
— А кто же при чем?
— Кто? — Урыс обводит всех пытливым взглядом. — Кто? Обычай наш! В нем вся загвоздка! Все мы повинны!
— Обычай обычаем, — отвечают ему не без резона, — однако голову-то надо иметь на плечах?
Это происшествие глубоко запало в юную душу Гулиа. Оно заставило его острее присматриваться к окружающему, пробудило в нем неистребимую любовь и уважение к абхазскому крестьянину, опутанному сетью множества нелепых обычаев и со всех сторон теснимому бедностью и темнотой. Пройдет много лет, и он найдет соответствующие слова и образы, чтобы описать гибель молодчаги-простачка. И слова поэта будут вызывать у слушателей гнев и слезы. А пока, до поры до времени, он засучив рукава попытается помочь крестьянину в его повседневной нужде, в его ежечасных страданиях. Это будет нелегкая, мучительная борьба. Это будет борьба за каждого человека. И это станет прелюдией для более широкой деятельности на благо абхазского народа…
— Скоро ты окончишь школу, — сказал Мачавариани.
Дмитрий молча кивнул.
— Каковы же твои намерения?
Дмитрий пожал плечами.
— Можно устроиться в школу садоводства…
Дмитрий молчал.
— Можно попытаться, скажем, попасть в какую-нибудь коммерческую школу.
Дмитрий почтительно слушал.
— Если спросишь меня, я советую тебе идти в учительскую семинарию. Я полагаю, что лучшая из них — Закавказская.
Нина Ароновна поддержала мужа Мачавариани:
— Почему я советую стать учителем? Я полагаю, что это вполне ясно. Абхазия нуждается в грамотных людях. Более того: ей необходимы именно учителя, которые понесут вперед светоч знания и на ниве народного просвещения покажут себя подлинными героями. Не теми героями, которые хорошо стреляют и воруют, не теми, которые молодецки пьют вино или обжираются на пиршествах. А героями больших начинаний, героями-учителями, шагающими в гущу народную.
Мачавариани был в ударе: он говорил страстно, как проповедник. Нина Ароновна, привыкшая к пылкому характеру мужа, тем не менее с удивлением глядела на него.
— Ты настоящий Цицерон! — сказала она без иронии.
Он улыбнулся.
— Я просто заболтался. Ну, надо ли так долго убеждать нашего Дмитрия? Он и сам знает, что делать.
— А что скажет отец? — спросил Дмитрий.
Мачавариани пожал плечами:
— Постараемся убедить его. Но при всех обстоятельствах я буду форменным образом драться за тебя. У тебя есть способности, и я не разрешу погасить их в Адзюбже или другом каком-нибудь селе.
— Я поговорю с отцом, — сказал Дмитрий.
— Ну и прекрасно! — вставила словечко Нина Ароновна. — А теперь я предлагаю вам обоим загадку.
Мачавариани повернулся к ней.
— Что это еще за загадка такая?
— А вот слушайте: мы можем считать до сколько угодно, а кошка?..
— Кто?
— Наша кошка…
Мачавариани развел руками.
— Бог знает, что ты спрашиваешь! Этого никто не угадает.
— И ты? — обратилась к юноше Нина Ароновна. Дмитрий отрицательно замотал головой.
— Разве кошки считают?
— Да, считают. Но у них счет невелик.
— Нина, — сказал муж, — неужели ты определила математические способности нашей кошки?
— Определила.
— До скольких же она способна считать?
— До трех!