Дневник 1919 - 1933 - страница 21
Много рецензий, и хотя особенно не захлёбываются, но все хорошие. Классики вытаскивают меня за уши из тех помоев, которыми обливали меня после весенних концертов.
Но всё-таки ослы критики: я в Бахе вместо семи частей играл пять, а в финале Сонаты Шумана выкупировал почти половину. Ни один не заметил.
Чернявский и Бейлизон показывали еврейские темы, некоторые из них оказались дряблыми, но другие совсем хорошими. Забрав материал и вернувшись домой, я сейчас же решил написать «Увертюру на еврейские темы» для фортепиано, квартета и кларнета, т.е. для состава их ансамбля. Проработал целый день и к концу прихлопнул всю «Увертюру». Конечно, подробностей ещё мало, но зато весь скелет. Если бы теперь в два дня привести в порядок и сынструментовать, то совсем вышло бы скоро.
Начал инструментовку «Увертюры», но ясно, что двумя днями не управиться, а дай Бог в неделю. Да, я думал, что после recital`я можно будет отдохнуть, но не тут-то было: «Увертюра», подготовка чикагского recital`я, а через неделю и в Чикаго (пока на неделю).
Открытка от мамы после полуторагодового молчания. Мама жалуется на здоровье, подкошенное пережитым, на плохое зрение и на подавленное состояние духа. Последнее произвело на меня очень сильное впечатление. Я бьюсь уже полгода и никак не могу доставить её сюда. Надо немедленно приняться со всей энергией. Явилась даже мысль самому отправиться за ней, раз деньги есть, но из этого ничего не выйдет: я прозеваю и оперу, и сезон: привезу её, а кормиться обоим нечем. Я отправился к Сталю на Staten Island. Он сказал, что на днях поедет прямо на Кавказ Соскис, с дипломатическим паспортом, и он всё сделает. Действительно, Соскис - человек, на которого можно положиться. Это меня несколько успокоило.
Говорил с Башкировым о том, как удобней выписать маму. Письма и телеграммы не ходят и действовать можно лишь через людей, едущих туда. Но Башкиров говорил, что Соскис может не поехать и вообще был так неэнергичен и нелеп, что я ушёл в бешенстве, почти поссорившись с ним. Сталь меня успокоил, что Соскис, вероятно, всё-таки поедет.
Телеграмма о взятии Петрограда «антикрасными». Неужто? Какая радость! Завтра обитатели несчастной столицы поедят в первый раз после двух лет! Неужели через месяц или два я уже войду в контакт с моими друзьями? А к весне и путь прямой будет открыт!
Партитура «Увертюры» понемногу движется и будет готова до отъезда в Чикаго.
Большой компанией, с Ингерманами и Яхонтовыми, ездили к Сталям, где было солнечно и приятно. Я кокетничал с Linette, моей новой поклонницей, впрочем, сдержанной, несмотря на свои двадцать лет. Но Сталь утверждает, что это только снаружи, а на самом деле она даже петь решилась при всех, лишь бы это сделать с моим аккомпанементом.
А Стелла-то - хороша: сегодня ровно месяц с её отъезда - и ни слова. Я дней десять тому назад послал ей коробку шоколада, но сам тоже не писал, хотя вспоминал часто.
Ночевал у Сталя. Потом поехали сниматься: группу для «Трёх апельсинов»: Miss Janacopulos, Ансермэ, Больм и я. В последний момент Ансермэ вдруг заявил, не объясняя причины, что он не будет сниматься. Я его уговаривал, но он упёрся как баран. Тогда я разгорячился и наговорил ему дерзостей.
Концерт Рахманинова, первый в этом сезоне. Отлично сыгранная Соната Бетховена, похуже Шопен, а затем «Rondo Caprice» Мендельсона и три вальса: Шопена, свой и из «Фауста» Гуно. За такую программу в России бросили бы в него дохлой кошкой. Из своих вещей только один «Etude-Tableau», очень хороший. Рахманинов держит себя олимпийцем, играет то чудесно, то деревянно, а в программе подлит перед толпой. Во мне он вызывает странное чувство: иногда восхищение, но иногда ужасную досаду. После концерта я зашёл в артистическую не столько к нему, сколько повидать других знакомых. Мы обменялись несколькими словами, но довольно холодно.
Писал «Увертюру» и повторял программу (весеннего концерта) для Чикаго. Обедал с Blanche, которая замечательно мила со мной, засыпает меня комплиментами и спрашивает, не скучаю ли я без Стеллы. Blanche после обеда была у меня, и я играл ей чикагскую программу. Blanche очень милая девушка, мечтательница и пессимистка. Во многих её словах и взглядах на жизнь я узнавал Стеллу. Вернее, наоборот: Стелла переняла их у Blanche.