Дневник расстрелянного - страница 41

Вчера над речкой, летело пять чаек. Белые с пепельной грудью.

Соседский мальчуган:

— Черногузы.

— Нет, чайки.

— А их можно есть?

Я узнал: летят на север. Часа через три-четыре могут быть у наших.

Так думалось и когда журавли летели, особенно ночами, и когда невидимые перекликались над хатой на север идущие гуси. Даже когда облака движутся туда, белые, крутые.

Все хочется мечтать о каких-то чудесах, что переносят туда. Бывают же подводные лодки или самолеты. Иногда такое грезится: узнают — где, сядет самолет поблизости, увезет.

Был в лесу, собирался поковырять землю на «уличках». Увидел здешний лес — скученный, рядочками. Не копал. Явился сосед по «земельному участку» из Колодистого.

— Сегодня человикам буты в лиси заборонено. Полицаи усих записывают. Облаву будут робить.

Мария провожала до опушки. Всплакнула по дороге. Галя, сестра, рассказывала: был у них обыск. Предлог: «Ищем казенные вещи». Полицай, ученик 10 класса, увидел бутыль горилки, пнул ногой. Увидел сахар.

— Хай вин тут стоит, поки я не приду, не заберу.

Искал сало.

— Я вам дам тайный убой!

Вернулась из Грушки Лида. В жандармерии расспрашивали ее о Сашко: муж ли, когда пришел. Но не били. Били тех, у кого скрывались чужие пленные. Она смотрела в щель. Бьют страшно. Потом человек не может ни лечь, ни сесть. Стоит.

Ее же, Лиду, гоняли копать полицаям огороды. Сашко вместе с другими препроводили обратно… А не так давно мы при таких описаниях плечами пожимали. Да может ли так быть в самом деле!

За лесом немцы копают ямы. «Может, на себя уже копают?»

— В Тернивку евреев много свезли. Налоги на них покладут страшенные. Один выплатят — зараз другой, чтоб все забрать. Ну, обдерут, известно, убьют. Ох, и время пришло. Може, кто и переживет, да мало кто…

Вчера пошли в лес садить кукурузу. Нарвались на облаву. В стороне пара выстрелов. Потом крики:

— Смотрите, смотрите, немцы!

Подошли двое полицаев:

— Обед?

— Да. Сидайте.

— Що ж у вас е?

Мария:

— Вот, огирки, цибуля.

— А сала нема?

Начал меня расспрашивать, откуда, кто.

— Документы есть?

— Есть. Предъявить?

Рассматривал. Придирался, почему нет фото на паспорте. Требовал от сельсовета справку, военный билет.

Подошел немец — длинноносый и весь голубой от новенького мундира. Полицаю:

— Русс армий бы?

— Нет.

Полицай, как песик, глядел в глаза ему. Ждал: «Пли».

Тот махнул рукой. Подошел второй. Махнул тоже.

Полицай заинтересовался почему-то вспухшей рукой.

— А с рукой что?

— С этой? Пчела укусила.

Так стояли человек пять. Ушли. Маруся засмеялась, скрывая слезы:

— А все-таки ты счастливый.

Немец поверил, вероятно, не моему паспорту, а явно невоенному виду.

Мария говорит: «У него в обоих карманах френча были фиалки». Позже думал: он, может, неплохой парень. Фиалка почти интернациональный цветок. Может, у него дома тоже цветут такие.

Четырехлетняя рыженькая дочь учительницы, закатив глаза, читает «Катерину». Сначала отказывается.

— Ни, вы будете плакать.

Мама[7] и верно роняет слезу. Учительница усмехается:

— Теперь Катерин полное село.

Мама:

— Им ще ничего. Москалям-то бидным гирше. Гибнут мирськи диты. Бидни воны ти москали.

Рассказывают: за Антоновским лесом расстреливают евреев. Еще давно говорили: там копают большие ямы. Теперь их заполняют.

Той дорогой не пускают людей. Конечно, находятся что проходят.

Будто евреев обманули — будут куда-то отправлять. И они поверили вопреки смыслу, чемоданы взяли. Оделись в лучшее.

Кто-то видел: детей привезли две машины. Откинули борт, столкнули живыми. Есть слухи, что двести утекли. По учету было там девятьсот пятьдесят. Будто разбежались по лесу.

Вчера старушенция из Колодистого встретила на дороге девчурку лет тринадцати-четырнадцати.

— Ну, явная евреечка. Откуда ты? — спрашиваю.

— Аж с Теплина.

Хлеба даю.

— На, доню, поешь.

— Спасибо. Не хочу, — и заплакала.

А ноги все окровавлены.

Глубина «убеждений» большинства антисемитов так же мелка, как их душонки. Она зависит от того, что какой-либо еврей обогнал его по службе, или содрал двойную цену за ботинки, или носил лучшие штаны.