Дневник школьника уездного города N - страница 10

Хотя, пожалуй, есть еще одно воспоминание: я среди других детей играл в песочнице, когда одна девочка – не та, что бегала за мной, а другая – вдруг вылезла из песка, подошла к кустам и, задрав юбку, присела. Сначала я ничего не понял. Потом, когда между ног полилась струя, я подумал: «Зачем нужно было садиться, ведь стоя удобней?» А потом, когда я увидел, что у нее нет члена, я просто не мог поверить своим глазам. Я думал, у всех людей есть член. Я подошел ближе, чтобы как следует рассмотреть ее. Действительно – между ног было гладко: только продолговатая узкая линия, будто разрез от ножа. Я спросил: «Зачем тебе отрезали писю?» Она не понимала меня. Стянув штаны, я показал ей, что имею в виду. Тогда она сказала, что у нее никогда не было такой штуки.

Потом, уже вечером, мать, вся красная от смущения, объяснила мне, что у девочек все устроено по-другому. Кажется, для меня тогда это было шоком.

За детским садиком дорога сворачивала к общежитию. Несколько лет назад здесь жил умственно отсталый парень с матерью. Парню было около семнадцати – почти как мне сейчас, а тогда я ходил в пятый или шестой класс. Или в седьмой… Точно не помню, но это было до моего «домашнего ареста», – значит, мне еще не исполнилось четырнадцать. Мальчик днями напролет ходил вокруг общежития, мычал – говорить он не умел, – и показывал всем прохожим средний палец. Мы с Костей Зубовым – в то время моим лучшим другом, так как с Авдеем я был еще едва знаком, – часто бегали дразнить его. Мы показывали средний палец в ответ, и мальчик разъярялся, он начинал бегать быстрее, мычать громче – он будто пытался что-то сказать, а мы смеялись и ждали, когда из общежития выбежит его мать – она всегда сидела у окна и следила, чтобы ее сына не обижали. Когда она, матерясь, с шваброй в руках выбегала из дверей общежития мы с гиканьем и смехом бросались наутек, а она с сотню метров неслась следом и, устав от бега, возвращалась к заливающемуся слезами сыну.

Потом однажды этот больной мальчик ни с того ни с сего напал на Костю, когда тот просто проходил мимо. Он то ли схватил его за штанину, то ли за промежность, то ли еще что-то – не знаю, меня тогда уже не выпускали из дома, и я не общался с Костей, – я только слышал, что случилась какая-то мерзкая история. Этот больной мальчик с матерью переехали в другой город.

Мать всегда учила меня: «Нельзя смеяться над больными людьми, особенно над детьми». В первый раз она сказала так, когда мы ехали в маршрутке, и в салон зашел мужчина со скрюченными руками. Я засмеялся. Мать строго отругала меня. Потом она еще и еще повторяла одно и то же, так что эти слова отпечатались на стенках черепа, и сейчас я бы ни за что не стал бы издеваться над тем мальчиком, но почему я так поступал тогда? Зачем? Не знаю.

За общежитием, накренившись набок, стояла автобусная остановка – конечный пункт для многих маршрутов. Сразу за ней проходила официальная черта города. Дальше – только несколько деревень, пустые квадраты полей, разделенные тонкими линиями лесополос, а через пятьдесят километров Ставрополь.

Я свернул от остановки направо, прошел прямо по улице Докучаева и вышел к озерам. Здесь, почти у самого берега, когда-то стоял дом деда с бабушкой. Точнее, дом и сейчас стоит – просто новые хозяева высоким забором отгородились от района и от всего города. В соседнем доме жила моя первая любовь.

Я около часа бродил по берегу, запуская камни в воду и постоянно оглядываясь по сторонам. В любой момент здесь могли появиться мальчишки с района – Костя, Вадим, Леня, хуже всего, если Илья Горный – он жил неподалеку. Встреча с ними сулила неприятности. Не то, чтобы я их боялся… Скорее мне не хотелось напоминать себе, что я когда-то был причастен к их компании.

Мимо заброшенной водокачки, где мы раньше всей толпой – человек тридцать-сорок – играли в прятки, я вышел к каналу. Вдали хмурым наростом над желтой степью торчала гора. Мутная коричневая от ила вода бежала размеренно – ее бег завораживал, глядя на нее, можно залипнуть на долгие часы. По над самым берегом из воды вверх тянулись тонкие стебли камышей. Каждое лето кто-то поджигал их, и огромное пламя охватывало берега, оставляя после себя черные пятна сажи.