Дневник возвращения - страница 17

Будет это продолжением написанного вчера, а говорилось там о приятеле, который сказал в баре гостиницы «Бристоль», стоящей на склоне, откуда открывается вид на правобережную Варшаву:

— Там начинается Азия. Наш бар — последняя рыцарская застава на этом рубеже.

Что-то есть в этих его словах, правда, только для тех, кто родом с Краковщины, как я. К тому же, чтобы понять слово «рубеж» в том особом его значении, какое подразумевал мой приятель, нужно было родиться перед войной. И необязательно вблизи от восточных рубежей. Вильно, Львов, Волынь были для нашего поколения в Краковском воеводстве в большей степени Польшей, чем Силезия и Познаньское воеводство, хотя я, например, ни Вильно, ни Львова в глаза не видел — еще не успел. Ведь где разворачиваются события в Потопе и в Огнем и мечом[17], где гарцевал Пан Володыёвский[18]? Отчасти и в Ченстохове[19], но прежде всего на Жмуди[20], на Руси и Украине. Национальной фантазии было вольготнее на востоке, чем на западе.

Лишь после войны выглянул я за пределы Краковщины и Жешовщины. Сначала увидел Варшаву, а вернее, бессмысленную груду щебня, которая от нее осталась, а еще через несколько лет — Мазурские озера. И только там я ощутил, — пусть это еще не Литва, — то отличие, которое никогда не позволит забыть Милошу и Конвицкому, откуда они родом[21]. Но как назвать то, что не поддается названию? Метафизическая суть? Мистическое измерение, которого недостает в Хабувке и Кшешовицах[22]?

Еще ребенком я предчувствовал, что оно существует. Ребенком предвоенным — добавлю, — и пусть я родом с Краковщины, но просторы, в которых было то мистическое измерение, раскрывались перед Польшей, а ветер из Одессы достигал даже Тополевой улицы в Кракове, где находилась начальная школа имени Святого Николая, учившая меня писать, но, прежде всего, читать. Кто знает, может, моя позднейшая жажда многообразия, мои эмиграции и путешествия, даже моя сегодняшняя Мексика проистекают из того детского предчувствия, что за близким существует дальнее, из той ностальгии по непознанному, но столь необходимому для человека. По-другому утолить эту ностальгию я не мог. И может быть, в том, что я сейчас стою волнуясь, не рухнет ли моя мексиканская башня, виновато Ялтинское соглашение, отрезавшее от Польши то, что мне пришлось искать аж в Мексике.

Это уже последний фрагмент Дневника возвращения. Из-за обременительности и многообразия дел, которые необходимо уладить, чтобы вернуться, я стою перед выбором: либо я вернусь и уже не будет Дневника возвращения, либо продолжится Дневник возвращения, но возвращения не будет. А возвращаться уже пора, потому что на карте в колоде таро, которая означает несчастье и крах всех намерений, изображена именно падающая башня. Можете проверить.