До конца жизни - страница 11

Сегодня ожидалось солнце.

Антон это понял сразу. Пробившись сквозь листья росшей под окном березы, солнечные лучи скользнули по его лицу: по слепым глазам, по шраму вдоль щеки, по густым, уже поседевшим, говорят, волосам, словно хотели обласкать, обнадежить Антона.

Он улыбнулся этим добрым намерениям солнца, но продолжал сидеть молча, пытаясь определить, станет сегодня дочь прятать гармошку или нет?

По тому, как Ольга вдруг притихла, а потом робко, почти бездыханно прошлась по комнате, Антон понял — станет. Но он ничем не выдал своей догадки, не окликнул дочь, зная, что Ольга все равно его не послушается.

Антон терпеливо выслушал все дочерины наставления, дождался, пока стихнут за окном ее торопливые шаги, и принялся за поиски. Бережно, чтоб случайно чего-нибудь не опрокинуть, он обследовал всю комнату: открыл шифоньер, слазил на печку, обстучал палочкой стены…

И все-таки гармошку обнаружил. Ольга спрятала ее в тумбочку, на которой стоял телевизор, ловко заложив книгами и газетами.

Проверяя гармошку, Антон несколько раз пробежал пальцами по пуговкам. Они послушно отозвались, словно приветствовали его, живые и голосистые. Антон погладил пуговки всей ладонью, успокаивая их и успокаиваясь сам, хотя и понимал, как они нетерпеливы и как трудно дается им молчание.

Потом он закинул гармошку за плечо, взял свою ореховую палочку и вышел на улицу.

День действительно был солнечным и тихим. Антон определил, почувствовал это в первую же минуту, стоило ему лишь послушать, как радостно кричат ласточки, как шумят на тихом утреннем ветру листья и как где-то торопливо и гулко отбивает косу припозднившийся косарь.

Постукивая палочкой по твердой, еще росной тропинке, Антон пошел вдоль улицы.

Вскоре его кто-то окликнул:

— Здорово, Антон!

— Здорово, — узнал он по голосу соседа Андрея Дорошенко.

— Опять идешь?

— Иду.

— Попадет тебе от Ольги.

Антон ничего не ответил на эти предостерегающие слова Андрея и лишь попросил:

— Закурить не найдется?

Андрей тоже не стал продолжать неприятный разговор, долго шелестел газетой, открывал коробку. Наконец, подождав, пока Антон оборвет газету до нужных ему размеров, щедро насыпал туда пахучего домашнего табака:

— Кури.

На том они и расстались. Антон быстро забыл ненужные под сегодняшний такой хороший день Андреевы слова и зашагал дальше. Идти с папиросой было как-то особенно легко. Палочка, кажется, сама без малейшего усилия находила все изгибы и повороты тропинки.

Так он незаметно и дошел до станции, радуясь солнцу, свежему утреннему ветру, росе и вообще жизни, как, бывало, радовался всему этому на фронте после удачного перехода или боя.

На перроне у Клавы, торговавшей водою, Антон по обыкновению спросил:

— Электричка скоро?

— Через полчаса, — ответила та. — Воды попьешь?

— Спасибо, — отказался Антон, и чтоб не смущать своим видом людей, все так же постукивая палочкой, мимо промтоварного ларька пошел к багажной, за которой сразу начинались луг и поле.

Сняв гармошку, Антон лег на высокую, уже пригретую на пригорке траву. Бывали дни, когда Антон падал на этом пригорке совсем по иной причине. С утра у него нестерпимо начинали болеть глаза. Порой Антону казалось, что кто-то невидимый, неуловимый засыпает его каменистым речным песком. И он безжалостно режет и жжет Антону и без того больные глаза. Пытаясь как-то освободиться от этого песка, спастись, выжить, Антон падал на траву, подолгу лежал на ней, прикасаясь глазами к длинным, пахнущим землей и солнцем травяным листьям…

Но сегодня глаза не болели. И Антон, зарывшись в траву лицом, казалось, по одному запаху, по прикосновению различал в ней цветы. Вот желто-горячие, как солнце, как сегодня темнота у Антона перед глазами, одуванчики, вот голубые и темно-синие колокольчики, вот ромашки, белые, словно залитое, опять-таки, солнцем, дозревшее ржаное поле.

И как только Антон подумал про поле, так сразу вспомнилась ему война, отпуск, который он нежданно-негаданно получил после тяжелого ранения. Приехал тогда Антон в село, и они вдвоем с Таней пошли за околицу в поле, расстелили Антонову шинель прямо во ржи, и Таня до самого вечера, не уставая, целовала Антону тогда еще зрячие, счастливые глаза…