Добердо - страница 31

Восьмой день стоим на 121-й, «Добавочный отдых», — шутят офицеры. За все время только одиннадцать раненых и двое убитых. Фенрих Шпрингер говорит:

— В Лондоне в один день погибает в среднем пятнадцать человек — жертвы уличного движения, а тут за восемь дней двое убитых и одиннадцать раненых. Пустяки, санаторий.

Чутора вернулся из Брестовице, где находится батальонный обоз, привез Арнольду письма и газеты. В Брестовице стоят немецкие солдаты. Чутора возмущенно рассказывает, что эти дураки еще не пресытились войной. Патриоты!

Я с большим интересом прислушиваюсь к новым для меня рассуждениям Чуторы о вреде патриотических заблуждений. Но Арнольд торопится смягчить впечатление, поддразнивая Чутору:

— В Германии пятнадцать миллионов организованных рабочих, и все они вдруг стали патриотами. В чем же дело?

Чутора хотел возразить, но замялся и нерешительно посмотрел на меня.

— Господин лейтенант свой человек, — сказал Арнольд. — Можете без стеснения выкладывать перед ним свои социал-демократические иллюзии.

Чутора смотрит на меня с удивлением, как будто видит в первый раз, и щурит свои черные глаза.

— Да, правда, ведь я знаю господина Матраи, можно сказать, с малых лет. Но ведь вам известно, господин доктор, что, пока ходишь в этом мундире, надо считаться со взглядами начальства. Ох, сколько мне пришлось вынести, пока я к вам попал. И поневоле в конце концов я пришел к убеждению, что молчание — золото. Да, вот какова судьба. Думали ли мы с вами, что я стану вашим денщиком, господин доктор?

Между Арнольдом и Чуторой установился какой-то странный полутоварищеский тон, и было ясно, что Арнольд взял Чутору в денщики не для того, чтобы иметь внимательного слугу, а исключительно с целью спасти старого знакомого.

Чутора — очень интересный человек. До войны он был популярным профсоюзным деятелем в нашем городе и близко стоял к редакции радикальной газеты, в которой работал Арнольд. В 1914 году Чутора разошелся с местным комитетом социал-демократической партии из-за вопроса о войне. Этот конфликт принес ему много неприятностей и огорчений. Несмотря на возраст (ему было тогда тридцать восемь лет), его «выдали военным властям» и отправили на фронт. О том, как это произошло, Чутора не любит рассказывать. Он называет социал-демократов лакеями и предателями и полушутя, полусерьезно грозится создать новую партию. Это будет партия, закаленная в огне и крови. Арнольд с большим уважением относится к своему денщику, и полушутливый тон между ним существует только для посторонних.

— Ну, а что будет, если в один прекрасный день вас освободят от военной службы и старые партийные друзья вновь примут вас в свое лоно?

— Ну нет, — возмущенно говорит Чутора, — этому не бывать. Теперь я на своей шкуре испытал войну. Вначале я тут много проповедовал против войны, но это была только теория, пустые слова, церковная проповедь. Теперь другое дело. За каждым словом я вижу действие, чувствую страдание, и если я переживу это время, то будет о чем поговорить и что подсчитать. Вы думаете, нас мало? Ошибаетесь, господа, нас уже очень много. Ох, и крепкая же будет организация, организация с готовыми традициями.

Чутора длинно, с солдатскими завитушками, ругается, что ему явно не идет, а Арнольд громко смеется. Я никогда не видел его таким веселым.

Среди писем Арнольду есть ответ от Эллы. Я тоже получил несколько строк. Типично женское письмо. Очень рада, что мы вместе с Арнольдом, просит присматривать друг за другом. «Мои дорогие, ведь вы одни остались у меня. С Казимиром, слава богу, все кончено».

В дверь каверны постучали, и вошел телефонист роты Арнольда — Фридман. Тщательно закрыв за собой дверь, он тихим голосом, не по-солдатски сказал:

— Господин обер-лейтенант, я совершенно случайно подслушал телефонный разговор. Разговаривали где-то в тылу полковник и офицер, чина которого я не мог разобрать. Дело в том, господин обер-лейтенант, — тут Фридман оглянулся на дверь и еще более понизил голос, — дело в том, что мы с часу на час можем ожидать пятого ишонзовского боя.

Арнольд поднял голову. Телефонист стоял у двери с лицом заговорщика. Кроме нас троих, в каверне был еще Чутора.