Добердо - страница 51

Я слушаю старика, смотрю на его золоченый воротник и думаю: «И у него есть свой конек».

Полковник прощается. Я иду провожать его. В районе взвода Бачо Хруна останавливается и говорит:

— А этот аппендикс не мешало бы удлинить, кое к чему он, может быть, и приведет.

Старик со своим адъютантом уходит в направлении Вермежлиано.

Тихо. Только где-то вдали, у Сан-Михеле, как далекий гром, ухает артиллерия. В таких случаях выстрелы не слышны, а долетают только звуки разрывов.

«Да, это далеко, — думаю я. — И не твоя беда, когда не над тобой рвется шрапнель и ударяет граната».

Из своей каверны выходит Бачо. Он слышал последние слова полковника об аппендиксе и придирчиво говорит мне:

— А ну-ка, чтобы завтра твои саперы вместе с моими людьми принялись за дело.

Я вяло возражаю, но тут же, откуда ни возьмись, вырастает мой круглолицый помощник. Он уже знает, о чем мы говорим, и немедленно вступает в спор со своим вечным оппонентом.

— Саперы не обязаны занимать позиций. Это дело пехоты. Мы только работаем над позициями, прошу хорошенько заметить.

Бачо возражает мягко, по-товарищески, как и полагается старшему, но Шпиц горячится еще больше и спорит, желая доказать свою правоту.

— Знаете что, ребята, давайте-ка зайдем туда, в этот окопчик. Мой капрал сегодня доложил мне, что там превосходно слышно каждое слово из итальянских окопов. По его мнению, неприятель от нас не дальше, чем в десяти шагах, — говорит Бачо.

— Да, конечно, по прямой, по воздуху, — возражает Шпиц.

— Ошибаешься, не по воздуху, а по земле. Не будем спорить, там есть превосходные перископы, и можно убедиться на месте. Ну, кто со мной?

Бачо так повернул дело, что уклониться неловко, и мы все без всяких разговоров двигаемся к аппендиксу. Идем гуськом, пробираясь от одного выступа к другому. Чем дальше мы углубляемся в окопчик, тем больше он кажется нам ненужной и даже вредной затеей. Аппендикс вначале неуверенно извивается по плоскому месту, а потом каким-то змеиным поворотом забирается на верхнюю террасу. Вот тут, в расширенном конце окопа, и сидели люди из взвода Бачо.

Мы подошли к перископу. Действительно, невероятная близость: за путаными проволоками видны стальные щиты итальянского бруствера, мешки, камни.

— Что это, контр-аппепдикс?

— Нет, основные позиции итальянцев.

— Не может быть, это какой-нибудь выдвинутый гарнизон.

— Нет, господин лейтенант, самые настоящие позиции. Здесь как раз кончается спуск с Клары, это и есть самый стык.

Мы долго рассматриваем позиции неприятеля. Десять, максимум пятнадцать шагов. Невозможно.

— Восемь, — объявил Шпиц тоном, не допускающим возражений.

— Действительно, очень близко, — признал и Бачо. — Но близок к человеку и его локоть, а попробуй укуси.

— Да ведь это их локоть, — отпарировал Шпиц.

— Правильно, — заметил Бачо. — А ну-ка, Шпиц, укуси их локоть, если он, по-твоему, так близок.

Капрал взвода Бачо рассказывает нам, что среди итальянцев есть много солдат, хорошо знающих венгерский язык.

— Вот и вчера один из них крикнул нам: «Гэй, мадьяры, здравствуйте!» Но мы не ответили. В приказе сказано, что нельзя отвечать.

— Почему нельзя? — спросил я удивленно.

— Узнают, что мы тут сидим.

— А вы думаете, что они и так не знают?

— Думаю, что знают, господин лейтенант.

— Не надо им отвечать, — мрачно говорит Бачо. — Черт их знает, что им нужно.

В это время в окопе появился Гаал.

— Как вы думаете, Гаал, стоит удлинять окопчик?

Гаал долго рассматривает в перископ окрестности, и в тот момент, когда собирается ответить, раздается выстрел, и перископ дергается в руках взводного.

— Вот видите, господин лейтенант, — говорил Гаал вместо ответа.

— Смотри-ка, выстрел горизонтальный, — задумчиво произнес Бачо.

Мы быстро покинули аппендикс и вышли в окопы.

«Нет, в данном случае Хруна не прав. Надо бросить этот окопчик, — подумал я, — в нем каждый сантиметр пристрелян».

Я простился с Бачо и ушел в свою нору. Шпиц тоже вскоре вернулся. Мы сейчас живем в одной каверне.

— Я не хотел говорить при Бачо, — начинает Мартон, — но если бы мы повернули этот окопчик влево и под защитой отвесной стены террасы продвинули бы его дальше на двадцать — двадцать пять метров, можно было бы большие дела делать.