Добровольцы - страница 3
Стоял у подъезда гостиницы старой
И вслед нам смотрел сквозь очки роговые
В квадратных штанах иностранец с сигарой,
Москву посетивший, должно быть, впервые.
Платком он протер окуляры от пыли.
«Зачем при невежестве и бедноте их
Весь город строительством разворотили?
Что выйдет из их большевистской затеи?»
А мы улыбались спокойно и гордо.
Неся по Москве свое званье «рабочий»
Не после победы, не после рекорда —
Лишь после одной метростроевской ночи.
Казалось нам, встречный любой и прохожий
Узнает строителей с первого взгляда:
Наверное, мы на героев похожи —
Не просто четыре юнца, а бригада.
Конечно, нам только мерещилось это,
Однако прищуренным глазом за нами
Следил из окна своего кабинета
Тот карлик, что в шахте назвал нас орлами,
Товарищ Оглотков.
Еще и теперь я
Понять не могу — говорю вам по чести, —
Откуда в нем столько взялось недоверья,
Прикрытого тонкою пленкою лести.
Он думал: «Какие счастливые лица!
А может они из враждебного класса?
Хотят в пролетарском котле провариться?
Но нет! Их не скроет рабочая масса».
А мы уходили по улицам узким,
Усталые, сонные, тихо шагали.
Нам встретилась девушка в ситцевой блузке,
И мы ее даже сперва не узнали.
Такая прозрачность в чертах ее тонких —
Огнем опалит или вьюгой закружит?
И женщины строгость и робость девчонки,
И что-то мальчишеское к тому же!
Принцесса подземного царства! И Слава
Зашел осторожным движением справа.
«Куда вы спешите?» — «Иду за подружкой,
Ее вы, наверное, знаете, Лелю?»
«Позвольте, пожалуйста, взять вас под ручку!»
«Какие вы быстрые! Ой, не позволю!»
Сказала она, что зовут ее Машей
И скучно одной ей в компании нашей.
Конечно, гурьбою за Лелей зашли мы,
Жила она рядом — на старой Волхонке.
И долго бродили мы, смехом счастливым
Звеня в нашей милой арбатской сторонке.
Глава третья
УДАРНАЯ БРИГАДА
Всю тяжесть работы не сразу узнали, —
Такими мы были тогда молодыми, —
Но руки и ноги чугунными стали,
И, кажется, пуха с земли не подымешь.
Но каждый не мог себе даже представить,
Что в жизни дороги и легче бывают.
Мрачнели Уфимцев, и я, и Кайтанов,
Спецовки гремучие надевая.
И только Акишин смеялся нескладно,
Заметно храбрясь, суетился без толку.
А Слава сказал: «Порезвился — и ладно.
С весельем таким и заплакать недолго».
Рабочая ночь бесконечной казалась,
Как будто зимуем мы в Арктике где-то.
Над нами, не зная про нашу усталость,
Цвело и шумело московское лето.
И мы удивлялись тому, что девчата,
Как прежде смешливы, бодры и задорны.
И, вытерев пот на щеках рябоватых,
Кайтанов толкал вагонетку проворно.
А рядом Акишин влачился по шпалам,
Таким оказался настойчивым малым!
Мы сразу привыкли в труде торопиться,
Как бы возводя бастион перед боем,
Как будто должны перегнать заграницу
Сейчас же, вот здесь, где мы дышим и строим.
И дни проносились, звенели, летели,
Тягучей усталости не потакая,
Сперва пятидневной рабочей неделей,
Потом шестидневкой — была и такая.
По-прежнему в шахте мы с Лелей и Машей
Словесным турниром друг друга встречали:
Еще не настала для юности нашей
Пора беспокойной и светлой печали.
Кайтанов мечтал о бригаде ударной,
О славе рекордов, о громе победы.
С ним часто донбасские крепкие парни
Вели снисходительные беседы.
Он слушал их, не замечая насмешек,
И спрашивал, спрашивал, спрашивал снова.
Видать, по зубам ему крепкий орешек,
Насмешкой не сбить с панталыку такого!
Уфимцев под землю спускался иначе:
Играючи удалью, веря удаче,
Казался он бронзовым рядом с Алешей,
Сгибавшимся под непосильною ношей.
А я выходил…. Но не будем об этом.
Таким вдохновеньем дышали забои,
Что должен был стать непременно поэтом
Один из ребят под московской землею!
Кайтанов на шахте стал общим любимцем,
Когда комсомольскую создал бригаду.
Его ревновали и я, и Уфимцев
К улыбке парторга, к девичьему взгляду.
Ходил он размашисто. Эту походку
В толпе и сейчас отличу и узнаю.
С откатки он нас перевел на проходку —
Врубайся в породу, бригада сквозная!
Мы пики стальные вонзали с размаха
В девонскую глину. На досках учета,
Где только недавно ползла черепаха,
Взлетал высоко силуэт самолета,
И каждая смена друзьям приносила
Особую новость, открытье большое.
Цвела наша юность и полнилась силой —
С распахнутой курткой, с открытой душою.