Добрый доктор - страница 11

Всякий раз повторялось одно и то же. Распорядок, установленный нами в первую ночь, выполнялся неукоснительно: припарковаться в укромном месте за кустами, вернуться пешком к магазину, где ждет в дверях она. Накидывает петлю на гвоздь, и мы ложимся на рваное одеяло, расстеленное на земляном полу.

Никогда не раздеваемся догола. Торопливое соитие. Всякий раз — с примесью страха. Я и сам не знал, чего мы боимся, пока однажды она не назвала страх по имени, сказав:

— Завтра не приходите, нельзя.

— Почему нельзя?

— Опасно, опасно.

— Почему опасно?

— Мой муж.

Я должен был скрывать от него свои визиты. Очевидно, ради нее. Но по ее лицу я прочел, что он может причинить вред и мне. Распространяться на эту тему она не захотела. Следующей ночью я нарочно проехал мимо хибарки. И действительно, у магазина стояла машина. Белая легковушка. Какой марки, я не разобрал. Прямо у двери, на виду.

С той ночи я начал ощущать неотступное присутствие ее мужа, человека с неразличимыми чертами лица, застывшего где-то у нее за спиной. Выждав с неделю, я снова приехал к ней. Спросил:

— Он вам на самом деле муж?

Она серьезно кивнула.

— На самом деле муж? Или просто друг? Вы действительно поженились? Вы женаты?

— Женаты, — подтвердила она, энергично кивая.

Установить, поняла ли она мой вопрос, было невозможно.

Обручального кольца она не носила, но это ничего не значило. Когда люди живут в такой нищете и убожестве, никакие обычаи не в счет. Она вполне могла заключить брак по обряду, не предполагающему колец. Как тут узнаешь? Мне это нравилось. Нравилось, что я о ней почти ничего не знаю. К нашим отношениям никак не подходило слово «роман» в его обычном понимании. Я впервые в жизни испытывал такое чувство — колдовское наваждение, вполне обходившееся без слов. Главное понималось и так или угадывалось по намекам. Конечно, после того как мой брак распался, у меня были женщины: пара мимолетных встреч, в больнице — недолгая связь с Клаудией Сантандер… Но ночи в хибарке были явлением совсем иного порядка. Безмолвие. Такая отдача, что становится не по себе. Я не мог рассчитывать ни на что, кроме того, что ожидало меня в ночной хибарке, того, ради чего я и приезжал: примитивная мебель, жесткий земляной пол, запах ее пота — иногда слегка едкий, — когда я расстегивал на ней платье. И жаркие объятия в темноте — объятия вслепую.

Мы не были нежны друг к другу. Разве что иногда, и то по-своему. Я ласкал ее и гладил, но она меня — никогда. Целоваться тоже не позволялось. Когда я попытался, она резко отвернулась, проронила: «Нет, нет». Я спросил: «Почему?» Но она не стала объяснять — промолчала, и ее молчание меня вполне устроило. Так же как и невозможность какого-либо нормального общения с этой женщиной. Мы сходились, чтобы вместе сделать тайное, древнее как земля дело, а огромная пропасть между нами так и оставалась пропастью.

Иногда я приезжал не ради секса. Хотелось чего-то другого. Я просто ложился, прильнув щекой к ее плечу, положив ладонь на ее голую грудь под платьем. Обычно мы лежали так молча — в темноте слышалось только наше дыхание. И лишь однажды она заговорила со мной — произнесла длинный ласковый монолог на своем языке. Я не понял ни слова, но ее голос нарисовал у меня в голове целую историю о ней и обо мне, только с другим местом действия.

Какое-то время у меня было две жизни: бесцельная, пустопорожняя днем, в больнице, и запретная, напряженная — ночью, в придорожной хибарке. Эти жизни никак не пересекались между собой. Мария очень долго не интересовалась, кто я такой и чем занимаюсь. А когда наконец спросила, я безотчетно солгал. Сказал, что я инженер, работаю в государственной организации, приехал сюда по контракту на два года. Пояснил, что в данный момент кое-что делаю в больнице и потому иногда вожу «скорую». Сказал, что живу в городе, в муниципальной квартире, что у меня есть жена, она живет в столице, но часто меня навещает. Не знаю, зачем я ей наврал, — разве что из нежелания впускать ее в мою вторую, дневную жизнь.

Впрочем, я мог бы и не утруждаться. Она никогда не проявляла ни малейшего интереса к другим сторонам моей личности; даже ближайший город для нее был все равно что другая планета. Я видел ее там лишь однажды. Как-то ехал по главной улице и заметил: по тротуару идет она. В одиночестве. Притворившись, что не узнал ее, я свернул на следующем же перекрестке. Она никогда не заговаривала со мной об этой встрече — возможно, действительно меня не видела; но меня двое суток мучила совесть, я чувствовал себя предателем.