Дочь хранителя тайны - страница 7

Головка прорезалась, еще через три потуги вышла, и вскоре тельце ребенка скользнуло в подставленные руки врача. Человек, родившись, закричал, и его синеватая кожа начала розоветь.

Мальчик! Краснолицый и темноволосый мальчик. Мутноватые глазки с настороженной подозрительностью глядели на яркий мир, резко шлепнувший его холодом по лицу. Врач перевязал пуповину, перерезал ее и только тогда позволил себе подумать: «Мой сын. Это – мой сын».

– Какой красивый, – сказала медсестра, ожидая, пока врач осмотрит ребенка.

Тот измерил пульс, частый и ровный, пощупал длинные пальчики на руках, провел ладонью по макушке, дотронулся до слипшихся темных волос. Затем медсестра унесла младенца в соседнюю комнату – вымыть и закапать в глаза ляпис. Оттуда донеслись слабые крики, и роженица пошевелилась. Врач остался на месте, опустив руку на ее колено, и ждал, когда выйдет послед. Он сделал несколько глубоких вдохов и еще раз подумал: мой сын.

– Где малыш? – спросила его жена, открывая глаза и убирая прилипшие к взмокшему лицу волосы. – Как он?

– У нас мальчик, – улыбнулся ей врач. – Сын. Сейчас помоют, и ты его увидишь. Он просто чудо.

Лицо жены, расслабленное от усталости и сознания того, что все кончилось, вдруг напряглось в новой схватке, и врач, ждавший последа, вернулся к стулу в изножье и легонько надавил ей на живот. Она закричала в тот самый момент, когда он понял, что происходит, изумившись так, словно в глухой бетонной стене неожиданно появилось окно.

– Все хорошо, – сказал он. – Все нормально. – Заметив, что схватка усиливается, окликнул: – Сестра!

Та пришла сразу, с младенцем, уже завернутым в белые пеленки.

– Девять по Апгару [1], – объявила она. – Прекрасно!

Жена потянулась к ребенку, что-то залепетала, но ахнула от боли и снова упала на спину.

– Сестра, – произнес врач, – вы мне нужны. Срочно.

После секундного замешательства она положила две подушки прямо на пол, устроила на них ребенка и присоединилась к врачу.

– Маску, – велел он.

Удивление в ее глазах сменилось пониманием, она коротко кивнула. Его рука лежала на колене жены; он чувствовал, как по мере действия наркоза расслабляются ее мускулы.

– Близнецы? – спросила медсестра.

Врач, который после рождения сына позволил себе облегченно вздохнуть, теперь дрожал всем телом и, не доверяя собственному голосу, только кивнул в ответ. «Спокойно, – приказал он себе, когда показалась вторая головка. – Ты на работе, – думал он, откуда-то с потолка наблюдая за тем, как ловко и методично движутся его руки. – Принимаешь роды, только и всего».

Второй ребенок оказался меньше и вышел легче, буквально вылетел в обтянутые перчатками руки врача, и тому пришлось податься вперед и придержать младенца грудью, чтобы не уронить на пол.

– Девочка, – сказал он, прижимая ее к себе лицом вниз и похлопывая по спине.

Наконец малышка закричала, и тогда он перевернул ее и взглянул в крошечное лицо.

Нежную кожицу покрывал сметанный узор родовой смазки, тельце скользило от околоплодных вод и остатков крови. У нее были мутные голубые глазки и угольно-черные волосы, однако всего этого он почти не заметил, потому что видел совсем другое. Безошибочные признаки: вздернутые, словно от смеха, наружные уголки глаз, эпикантус век, приплюснутый нос. «Классический случай, – всплыли в мозгу слова профессора, произнесенные много лет назад, когда они осматривали точно такого же ребенка. – Монголоидные черты. Вам известно, что это значит?» Тогда он послушно перечислил симптомы, заученные по книге: пониженный мышечный тонус, замедленный рост и умственное развитие, возможные болезни сердца, ранняя смерть. Профессор кивнул и приложил стетоскоп к гладкой голой груди новорожденного. «Несчастный малыш. Родителям только и остается, что менять подгузники. А лучше пожалеть себя и отдать бедняжку в интернат».

Врач будто перенесся назад во времени. Его сестра родилась с пороком сердца и росла очень медленно, а если пыталась бегать, то сразу же задыхалась и у нее из груди вырывались слабые хрипы. Много лет, до первой поездки в моргантаунскую больницу, они не понимали, в чем дело. Потом узнали, но помочь ничем не могли. Мать отдавала дочери всю себя, но та все равно в двенадцать лет умерла. Ему тогда было шестнадцать, и он уже переехал в город, где заканчивал старшие классы – этап на пути к Питтсбургу, медицинскому колледжу и своей теперешней жизни. Несмотря на это, он хорошо помнил огромное, бесконечное горе матери и то, как она каждое утро, в любую непогоду, сложив на груди руки, шла на гору к могиле.