Дочь княжеская. Книга 1 - страница 33

В мире, где магия не просто уживалась с техническим прогрессом, но являлась чем-то обыденным, как двигатель внутреннего сгорания или солнечный свет, возможным могло оказаться всё, что угодно.

За бассейном живой лабиринт из коротко остриженных кустов. Простенький, небольшой лабиринтик. Хрийз с удовольствием побродила по нему, добралась до овальной площадки в центре. Здесь располагалась ещё одна искусственная скала, а в ней, в рукодельном гроте, красовалось то, что с натяжкой можно было бы назвать коллективной фотографией. Если оно, конечно, было фотографией.

Объёмная панорама с фигурками людей и моревичей. Фигурки были крупными, около полуметра в высоту, и очень точными. Как на фотографии.

Коллектив госпиталя регионального значения имени дочери княжеской, Сирень Хрийзтемы Браниславны.

Женщины, все как одна в официальных синих платьях, сидели на расставленных полукругом лавочках, мужчины стояли во втором ряду. Над каждой фигуркой вилась ленточка с именем и должностью. В левом верхнем углу панорамы красовался золотой столбик тоненькими буковками официального стиля, имя художника-портретиста, создавшего эту работу. Здебора Цнаёгг. Имя Хрийзтеме ни о чём не говорило. Трудно было даже понять, мужчина это или женщина.

Она нашла Хафизу Малкиничну: целитель общей практики первой категории, магистр второй степени. В втором ряду, наискосок от неё, стоял знакомый до дрожи тип с ехидной улыбочкой. От надписи над его головой впору было падать в обморок: Мальграш Сивурн, хирург вне категорий, магистр первой степени. Чёрная ленточка через плечо, и у ног две алые, тщательно, со знанием дела и должным чувством, исполненные, розы…

В голове не укладывалось. Существо, едва не сожравшее душу, кому-то, оказывается, было дорого. Кто-то скорбел о нём. Сделал сам или заказал у мастера эти розы, принёс сюда…

— Да, он работал у нас, — сказала Хафиза из-за спины.

Хрийз вздрогнула, она не услышала, как целительница подошла.

— Знаете… — сказала она. — У нас врачей там, дома… на Земле… иногда ругают упырями. Но чтобы реальный упырь был хирургом! Кошмар какой-то, брр!

— Отчего же кошмар? — хмуро поинтересовалась Хафиза. — Из них получаются хорошие врачи… Упырь нейтрализует некротическую энергию, это единственный вид магического существа, который способен работать с таким агрессивным субстратом без сколько-нибудь ощутимого вреда для себя. В каждом поселении обязательно есть свой упырь, а в больших городах, таких, как наша Бухта, не один и даже не десяток, больше.

— А почему… — начала было Хрийз, и замолчала в неуверенности.

— Спрашивай, — сухо позволила Хафиза.

— Почему он в таком случае работал не в морге? Раз упырь.

— Каша у тебя в голове, иномирянка, — поставила целительница безжалостный диагноз. — Подумать немного не пробовала? Говорят, это полезно.

Кровь бросилась в лицо, ладони мгновенно вспотели. Издевается! Вот ведь крыса, а ещё врач.

— Двадцать четыре года назад Грань была прорвана, и началось вторжение в явь нашего мира, — снизошла до объяснений Хафиза. — Третерумк, это наши… соседи. Такая же соборная держава из нескольких миров, как наша. Сиреневый Берег, Острова, Звениполье, Семиречица, приняли на себя основной удар. Третичи уничтожали всех поголовно, им здесь никто не был нужен. Мы вообще-то едва не потеряли Третий мир окончательно, без права возврата. Слава тем, кто встал против захватчиков и продержался до восстановления порталов с Империей… Мальграш Сивурн до войны учился в Дармицком медицинском центре, практику проходил здесь, в Сосновой Бухте. А потом оказался в партизанском отряде старого Црная, и так получилось, что они остались без упыря; кому-то надо было взять на себя эту ношу. Хотели жребий бросить, Мальграш вызвался сам. Потом, после Половинного мира, вернулся обратно. Хорошие рекомендации, огромный полевой опыт. Между прочим, магхирургию я проходила именно у него. Лучшего учителя я не знала…

Надо же, какие здесь проблемы были когда-то. Война. По спине потянуло зябким холодком. Что-то подсказывало — Половинный мир? Почему половинный? Значит, победа была не полной? — подсказывало, что война может вернутся сюда снова. У чувства была неприятная ясность точного знания.