Дочери человеческие - страница 3
— Может, у нашей Евы отнялся язык? — спросил Изя.
Мать вскрикнула:
— Ева!
— А он разрешит мне играть на пианино? — Этот вопрос вырвался у Евы помимо ее желания и был подобен камню, брошенному в пруд, где полно лягушек.
Первым подал реплику Изя:
— Скажите, мама, может, мне и сейчас нельзя улыбаться?
— Вы можете улыбаться, Изя, — ответила Сарра. — Разве вам кто-нибудь запрещает улыбаться?
Хаим визгливо засмеялся, он считал себя обиженным и потому был рад возможности посмеяться над сестрой.
— Что я вам говорила? — Роза сложила руки на пышной груди. — О чем думает эта недотепа Ева? Она думает о пианино!
— Почему ты думаешь о пианино? — спросил Мотл. — Ева, зачем тебе сдалось пианино? Зачем тебе надо играть на пианино, ведь это такая дорогая вещь!
И даже Наум спросил:
— Ева, разве ты умеешь играть на пианино?
Хаим все еще смеялся, и вместе с ним принялись хихикать маленькие сестры. Они никогда не видели пианино, но раз смеялся их брат Хаим, значит, это было что-то смешное. Самая маленькая пропищала:
— Пинино! Хоцю пинино!
И все зашлись хохотом.
— Смотрите, и Цилька хочет играть на пианино.
— Папаша, что же вы не купите своим дочкам пианино!
— Что вы жалеете деньги! Вы же такой богач!
Мать всплеснула руками:
— Ева! Ева, о чем ты только думаешь?! Ты же не умеешь играть на пианино. Зачем тебе понадобилось смешить нас?
— Я научусь, — упрямо возразила Ева.
И тогда все буквально полегли от смеху. Все, кроме Сарры — матери и Мотла — отца. Сарра подождала, пока утихнет смех, и сказала:
— Она-таки может научиться играть на пианино, наша Ева. Раз у нее теперь будет отдельная комната и она станет жить барыней, то отчего бы ей и не научиться играть на пианино?
Когда Борух, шаркая ногами и задыхаясь, бродил по дому, Ева пряталась под лестницу. Там стояло старое пыльное кресло, на котором всегда спал кот. Она прогоняла кота и усаживалась в кресло с ногами, сжавшись в комок. Борух заглядывал во все комнаты и, если находил какую-нибудь дверь запертой, громко стучал костылем, хрипел:
— Боитесь старого Боруха? Прячетесь? — и в груди у него клокотало.
Он боялся смерти и одиночества, страх гонял его по дому, страх вселял в него ненависть ко всем, кто не был болен.
Ева слушала, как скрипят под его шагами половицы, взвизгивают несмазанные дверные петли, а в зале вызванивают подвески огромной хрустальной люстры.
— Ева! — сипел Борух.
Она вздрагивала и еще глубже забивалась в кресло.
— Ева! — Борух стучал о пол костылем, и с потолка сыпалась штукатурка.
Ева загнанно озиралась.
— Ева! Ева! — теперь уже Боруху вторил визгливый голос кухарки Фриды.
К креслу подходил кот, смотрел на Еву узкими холодными глазами: ждал, когда освободится его законное место.
— Ева! Ева! Ева!
Голоса секли, будто удары кнута. Ева вставала и, понукаемая этими криками, взбиралась наверх, останавливаясь на каждой ступеньке лестницы. На площадке ее ждала Фрида, подслеповатая, кривобокая и не менее загадочная, чем кот, живший под лестницей. Склонив голову набок, она следила за Евой до тех пор, пока та не подходила к Боруху.
— Вот вам ваша Ева! — провозглашала Фрида и поворачивалась спиной.
— Ева! — влажная рука Боруха тянулась к подбородку девушки. — Где ты была? Прячешься, Ева?
Твердые холодные пальцы Боруха охватывали ее щеки, вызывая у Евы волну отвращения и страха.
— Посмотри на старого Боруха, Ева!
Он поднимал ее лицо вверх, близоруко наклоняясь и обдавая ее смрадным дыханием. Ева прикрывала глаза веками, с трудом подавляя желание закричать, ударить, оттолкнуть Боруха.
— Боишься, — говорил Борух и мял ее лицо безжалостной старческой рукой. Желтые ногти впивались ей в кожу. — Все меня боятся, как заразы…
У него начинался кашель, он отталкивал Еву, и все его грузное тело содрогалось, лицо синело, а на губах появлялась пена.
— Все… — выплевывал он, — все… боятся… старого… Боруха… Все ждут… смерти. Моей смерти…
— Нет, я не жду вашей смерти. — Встретив затравленный, ненавидящий взгляд Боруха, она повторила еще тверже: — Я не жду вашей смерти! Чтоб вы это знали, реб Борух…
Он так удивился, что даже перестал кашлять. И Ева удивилась тоже, она удивилась тому, что не побоялась возразить Боруху. Но она сказала то, что думала, она сказала правду. Ева не ждала смерти старого Боруха. Она видела, с каким неистовством цеплялся тот за свою жизнь и как он боялся смерти, а Ева была великодушна. В глубине души она жалела Боруха, как жалеют старое животное.