Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 2] - страница 9

Было совсем рано, когда двое громовцев приземлились на венике на площади сада ЦДСА рядом с домиком лебедей. Волохин, который в полете потерял сознание, от легкого толчка начал бредить.

— Саша, Александр, Сашка! — склонился над Волохиным Побожий. — Очнись! — упрашивал Тимофей Маркелович раненого друга, но тот глядел на него отсутствующим взглядом.

— Что делать теперь, Александр? Зачем мы сюда прилетели? Эх, надо было тебя в Боткинскую приземлить, а еще лучше — в Красногорский госпиталь. Дурья голова я. Кончается парень.

— Про какой он домик для лебедей говорил? Про кольцо какое-то в иле, про люк?

Маркелыч в отчаянии разглядывал пруд и домик для лебедей. Потом, верный клятве, чтобы не терять времени, прямо в одежде полез в воду.

— Эй, дядя! — закричал дворник, подметавший садовые дорожки. — Вот чумной, с утра уже надрался. Нельзя здесь купаться, да еще в одежде. Вот подожди, сейчас комендант придет, он тебе пятнадцать суток пропишет.

Маркелыч, не обращая внимания на угрозы, нырнул и вскоре нащупал железное кольцо.

— Была не была — притащу сюда Волохина. Я уже свое пожил, вместе утопнем, — решил старик, вылезая из воды. Подошел к Волохину, сунул за пояс свою клюку, веник и, подхватив раненого под мышки, дотянул до воды. Проплыв с ним метров восемь, нырнул, утягивая чуть живого друга на дно. Нашарил руками кольцо и из последних сил рванул на себя. Люк открылся, и двоих друзей водоворотом понесло в бурлящий пеной и пузырями колодец.

— Прощай, Лукерья Тимофеевна! — успел подумать Маркелыч и, крепко держа Волохина за одежду, понесся навстречу верной погибели.

Однако вместо того, чтобы задохнуться в ревущем потоке, они сказались вскоре в цветущем саду перед беседкой, в которой на ковре сидели, сложив ноги по-турецки, не то узбеки, не то таджики в тюбетейках и пили чай из пиал.

— Салям алейкум! — самый толстый и важный из них приветствовал Побожего, который поддерживал повисшего у него на плечах Волохина. Тот пришел в себя и недоуменно озирался. — Хвала Аллаху, пославшему нам гостей.

Послышались звуки бубна, и из кустов в танце выплыло шесть пар полуобнаженных гурии, пляшущих на чешуйчатых серебряных и золотых рыбьих хвостах, а может, это были ноги в странных шароварах.

— Пить будем, гулять будем. Султанат-ханум, кумысу гостям!

Еще одна турчанка выпорхнула к гостям и отпрянула, увидев кровь на груди Волохина.

— А где же дядя мой, Кузьма Егорыч?! — охнул Волохин, зажимая рану в груди. — Водяной? Я его племянник.

— Не знаю никакого Кузьму Егоровича! Я тут водяной! — стал сердиться узбек в тюбетейке, хватая с ковра бубен и ударяя в него. — Пить будем, гулять будем.

— Да куда ему пить, гулять! — возмутился Маркелыч. — Не видишь, разве, что он раненый.

— А я что, врач? — зло сощурив глаза и откладывая бубен, сказал толстый узбек-водяной. — Если болеешь — врача вызвать надо, хирург нужен, а я водяной.

Узбек-водяной встал с ковра и подошел к Волохину. Девки с бубнами, притихнув, сбились в кучку.

— Кто из вас раненый?

— Вот он! — указал Маркелыч на Волохина. — Пуля у него в груди.

— Пулю не вижу. Что-то шевелится — вижу. Лягушку вижу. Ага, жабу грудную. Ай-ай-ай, какая большая жаба. С нехорошим ты человеком встретился, мил человек.

Узбек встал с ковра и махнул кому-то, прячущемуся за кустами.

— Пилип Пилипыч! — крикнул он, ударяя в бубен. — Охапкин!

Из-за гиацинтовых зарослей показался грузный мужчина в вылинявшей фуражке и в узбекском халате, накинутом на сталинский, защитного цвета френч.

— Слушаю, Садык Ибрагимович!

— Вот, Пилип Пилиппович, мешают нам симпозиум проводить, понимаешь ты, ворвались, говорят — раненые. Лечить требуют. А я что — врач разве? Я водяной. У меня порядок должен быть. Разберись с ними, Пилил Пилипыч, врача вызови, «скорую помощь», участкового, если надо, протокол составьте.

— Понял, ясно, Садык Ибрагимович! — послушно нахохлился Филипп Филиппович. — Сейчас разберемся и все устроим.

— Пройдемте сюда, товарищи!

Он помог Побожему отвести раненого друга в маленький павильон, смахивающий на вахтерскую будку. Разноцветные птицы, играя радужной чешуей, так и шмыгали в воздухе веселыми стайками.