Догоняйте, догоняйте!.. - страница 41

Булочкину показалось, что он услышал тихий стон. Взглянув на покрасневшие уши Ветки, он понял, что бравый командир повергнут в пучину страданий. Ольга Георгиевна давно заманивала Ветку в художественную самодеятельность. А он отказался, потому что тогда еще не влюбился в Катю Бережкову. Ну а потом уже поздно было. Гордость не позволяла. Костя в душе даже немножко злорадствовал: «Так тебе и надо, Волк Горыныч!» Иначе он и не называл Ветку. Про себя, конечно.

А Катя стояла совсем рядом. Но ей, как понимал Костя, неведомы были переживания Ветки. Она была актриса, а у них нет собственных чувств. Они только за своих героев могут испытывать какие-то волнения. Так во всяком случае говорила об актрисах Костина мама. Кто-кто, а уж она-то в этом разбиралась (когда-то, в юности, она была знакома с одной актрисой из провинциального театра).

На завтрак шли унылые. Мамалыкин совсем раскис. Даже Тигран Саркисович, обычно весьма шустрый, топал внезапно потяжелевшими кедами.

— Ну, что, ребята, носы повесили? Жалеете, что не артисты? — догнал их Копытин. — Ничего, в поле поработать — хорошая тренировка. Тяжело в походе — легко в бою.

— Да мы бы рады, Георгий Николаевич, в поле потрудиться. Но репетировать надо, — ляпнул ни с того ни с сего Тигран Саркисович.

Ветка и тот поразился такой наглости. Раскрыл было рот, чтобы рявкнуть на Тиграна Саркисовича, но Жора не дал ему вмешаться.

— У вас что же, квартет? Вокальный? — заинтересовался он.

— Что вы, Георгий Николаевич, шутите? Мы пьесу ставим. Разве вы не знали? Как раз так и называется «Тяжело в походе — легко в бою».

— Молодцы, молодцы. У вас, оказывается, и актерские таланты есть?

Ребята замялись. Жора доконал их своим вопросом, и поэтому они даже обрадовались, когда появившийся Вадим увел Копытина.

— Ты что натрепал про пьесу? — Ветка встряхнул Тиграна Саркисовича за плечи.

— Отстань, — вывернулся тот. — Сам не мог ничего путного сказать. На картошку никому не хочется. Вот я и придумал.

— Вы как хотите, а я тоже вкалывать не собираюсь, — сказал Мамалыкин. — Остаюсь в лагере, — и он ловко пнул по камешку, который взлетел, как шмель, и, падая, точно угодил в раскрывшийся цветок-граммофончик.

— Такие бы удары на поле демонстрировал, — произнес Тигран Саркисович, подняв уголки бровей.

Ветка повернулся к Мамалыкину:

— Это почему же ты остаешься? Видел я сачков, но таких, как вы с Тиграном, — впервые. А ты что скажешь, Булочка?

Костя остолбенело поглядел на Ветку. Что это с ним? То один все решал. А теперь у всех мнение спрашивает. Советуется вроде.

И хотя крепко не любил Булочкин Ветку, ему все же было приятно, что при своих закадычных друзьях тот хочет выяснить его точку зрения. Правда, никакой особой точки у Кости не было. Он как-то просто не подумал, что можно увильнуть от работы в колхозе.

Поэтому он решил потянуть время и определенного ничего не говорить.

— Я думаю, что Тигран Саркисович перегнул. Почему нам неохота работать? Я, например, готов. Только при чем тут картошка? Картошка разве уже поспела?

Тигран Саркисович подпрыгнул с диким хохотом:

— Картошка поспела!.. Картошка поспела! Говорит труженик полей Константин Булочкин!

Костя изумленно взирал на развеселившегося Тиграна Саркисовича.

— Что это с ним?

Ветка махнул рукой:

— Бывает. Но ответь, Булочка, ты что, репетировать хочешь?

— Ветка, ты же знаешь, что я не артист. Но перед отборочным матчем, конечно, надо бы отдохнуть.

Они остановились в боковой аллейке, не доходя столовой, и пропускали ребят, спешащих на завтрак.

— Так, — глубокомысленно произнес Ветка, оглядев всех троих: Тиграна Саркисовича, уставившегося в небо с сурово сведенными бровями, Костю, хлопающего длинными светлыми ресницами, Мамалыкина, сосредоточенно сверлящего землю каблуком. — Я вас понял: вы хотите сохранить силы перед матчем и потому собираетесь филонить.

Все дружно кивнули головами.

— Тогда репетнем, — принял решение Ветка. — Пошли завтракать.

Костя ухмыльнулся: «Катя Бережкова перетянула».

За завтраком «актеры» шепотом обсуждали вопрос, какую же пьесу им поставить, и основательно перессорились. Но тут Мамалыкин вдруг выдал: