Докер - страница 2

Положив узлы рядышком, бабушка ласково говорит моей матери:

— Теперь давай приберем твою косу. Смотри, как она растрепалась за дорогу.

Мать нехотя, но покорно садится на сундучок, снимает с головы платок, и бабушка начинает расплетать ее косу. Она толстая, до самого пола.

Вокруг собираются любопытные. С удивлением смотрят на мать, цокают языком, хвалят ее отливающие синевой волосы.

Бабушка сердится, просит всех разойтись, но никто не уходит, хотя город все ближе и ближе подступает к шаланде. Кажется, что не мы, а город, широко раскинувшийся в котловине, со всеми домами, церквами, мечетями плывет нам навстречу. Все выше и выше поднимается колокольня русского кафедрального собора, все раздается вширь огромная, мрачная Девичья башня, и, словно в хороводе, кружатся, кружатся приземистые нефтяные вышки, далеко уходящие по берегу моря.

Я ношусь с одного конца шаланды на другой, выискивая наиболее удобное место для наблюдения. Но вот раздается голос матери:

— Гарегин, где ты?.. Иди сейчас же сюда!

Я нехотя возвращаюсь и сажусь рядом с матерью. Но внимание мое все равно приковано к берегу, к приближающимся пристаням, у которых стоят большие и малые пароходы с дымящими трубами, к снующим во все стороны парусным лодкам.

— Ну вот, нашим страданиям приходит конец, — закручивая косу вокруг головы и туго затягивая ее платком, говорит мать. Она усаживает на свое место Маро. Та уже успела распустить свои «мышиные хвостики».

— Мама, ну скорее! — торопит Маро.

Мать принимается расчесывать ее волосы. Бабушка встает с палубы.

— Конец ли страданиям? — грустно спрашивает бабушка.

— Уезжали мы в Астрахань всей семьей, а возвращаемся, вот видишь… — Мать не договаривает и, отвернувшись, вытирает слезы.

Да, тогда был жив отец. Были живы брат мой Степан и сестра Тамара. Отца мы похоронили в Астрахани. Он умер от воспаления легких, не успев оправиться от сыпного тифа. Это было зимой. Стояли сильные январские морозы девятнадцатого года. На кладбище из лазаретов свозили на дрогах сотни умерших от сыпняка и черной оспы — красноармейцев, горожан, понаехавших отовсюду беженцев. Меж могил горели костры, возле них стояла безмолвная толпа. А в сотне шагов саперы аммоналом взрывали мерзлую землю, в глубоких котлованах хоронили по сто, по двести человек сразу.

От сыпного тифа умер брат мой Степан. Ему было четырнадцать лет. С большой группой детей беженцев и красноармейцев его в эти январские морозы повезли учиться в Москву. По дороге, в нетопленой теплушке, пронизываемой всеми ветрами Калмыцкой и Киргизской степей, он заболел и умер. Перед Саратовом, на каком-то полустанке, его закопали в сугроб.

Сестре Тамаре был всего один год. Она умерла от черной оспы в степи, и ее похоронили среди песчаных барханов, поросших полынью и красной шелюгой. Летом степь здесь звенит от зноя и лишь коршуны парят в безоблачном небе; зимой — бушует шурган.

— Тогда и дед наш был здоров, — мельком взглянув на деда, говорит бабушка. Сложив руки на груди, она тяжело вздыхает.

Мы оборачиваемся. Дед сидит на выцветшем паласе у самого борта шаланды и широко открытыми выпученными глазами смотрит на приближающийся город, вздрагивая от каждого пароходного гудка. На его плечи брошен порыжевший овчинный тулуп, весящий больше пуда. На коленях — длинный и тяжелый кинжал, с которым дед никогда не расстается. Рядом лежат его самодельные увесистые кизиловые костыли, а в зембиле — его удивительные висячие весы.

— Да, нам еще долго будет тяжело, — печально говорит моя мать. — Спасти нас может только чудо. Может быть, помогут твои родственники? — Она искоса выжидательно смотрит на бабушку. — Среди них ведь есть очень богатые люди.

— Да, да, нам могут помочь, — скороговоркой отвечает бабушка. — Погосовы, наверное, помогут, и Балаяны тоже. Очень доброе сердце у Лизы Балаян.

Я часто слышу фамилию Балаян. По рассказам бабушки еще недавно Балаяны были богатыми людьми. У них в Баку — три дома!..

— Как они разбогатели? — отвечает бабушка на мой вопрос. — А у них прадедушка в окрестностях Шемахи нашел клад Александра Македонского — бочку золота. Потом они переехали в Баку и стали множить свои капиталы…