Доктор-дьявол - страница 34

Мы решили жить без прислуги. Я — большой и сильный. Она — здоровая, молодая женушка. Ей весело трудиться. Не устает, грудь дышит ровно. Хохочет, как девочка, играющая в хозяйство.

Иной раз мне совестно. Моет полы босиком, высоко подвязав юбку, как делают бабы. Мне жалко этих голых до плеч, нежных рук, отжимающих грязную тряпку. Бегу скорее на двор колоть дрова и стараюсь сильнее ударять топором, и радуюсь, чувствуя усталость. Мы трудимся оба.

Но я вовсе не хочу убогой обстановки. Купил двуспальную кровать с никелированными колонками, мраморный умывальник. Большое зеркало стоит в спальне и отражает безумие нашей страсти.

Когда Вера спускает ноги с кровати, каждый раз шаловливо смеется, ощущая прикосновение мягкой шерсти белого медведя.

Мы с Верой унесли деньги из наших брошенных гнезд. Я запретил ей носить бриллианты, подаренные мужем. Мы их продали.

Что будет дальше, когда истратим последнюю копейку? Не знаю и не хочу думать. Пока хватит на несколько месяцев.

Мы приносим из единственного в городе большого магазина сладости и вина. Нас знают и удивляются нашей жизни. Черт с ними, пусть думают, что хотят! У нас нет знакомых. Заходят торговцы. Вера покупает совсем ненужные вещи, торгуется из-за копейки. А после мы смеемся.

Приходила старуха с молоком и яйцами. Заглянула в открытую дверь зала.

— Ишь, богато живете! Неужели все сама, барынька, делаешь?

— Я и муж.

— Чудеса! Оно, конечно, прислуга нынче пошла прямо никудышная. Одни-то живете, лучше поедите. Их, прорв этаких, не накормишь. У вас, когда ни придешь, все на тарелках что-нибудь да есть. Видно, хорошо едите.

Купили рыбы. Мне торговец страшно не понравился. Когда я вынимал деньги из бумажника, глаза у него стали мутные. И Вера говорит, что он противный…

Надоело, что все эти господа стучатся в калитку, громыхают кольцом. Проведу электрический звонок от ворот. Сам этим занялся, да помешала Вера. Так и бросил. Кончу когда-нибудь. Что за беда: нам спешить некуда! Так и остались висеть в сенях концы проводов.

Но отчего сегодня днем цепная собака вдруг завыла, заметалась и издохла?

Рот у нее раскрыт, язык черный, глаза стеклянные. Я видел в юности волка, хватившего отравленную стрихнином падаль. Он, тоскуя, лежал на боку, и язык тоненький, будто обожженный.

Сказал Вере, что собака умерла от старости, и зарыл труп в углу сада.

Около конуры сиротливо валяется на земле цепь с ошейником. Не знаю почему, но мне стало не по себе, жутко.

— Отравили!

Оглянулся. Быть может, из щелей забора за мной наблюдают? Вспомнились помутневшие глаза рыбного торговца.

Ну, что же! Завтра куплю новую собаку. У меня есть револьвер. Попробуйте, суньтесь!

И целый день я храбрился.

Пока Вера готовила обед, в сарае разобрал револьвер, вычистил, смазал и зарядил. Я стреляю недурно: в тридцати шагах промаха не дам.

Мой дом, моя женщина — завоеванные, награда за тяжелую борьбу и страдания! Буду защищать свою берлогу, как дикарь.

Гордо подойду к Вере.

— Ты меня спас, милый! Тебе я обязана жизнью.

Во время обеда она была такая маленькая, так нуждающаяся в моей мужской защите.

Я не скажу ей ни слова о моих подозрениях…

Но вечером несколько стал волноваться, и вместе с длинными тенями и серыми сумерками углов, беспокойство все росло.

— Милый, ты что-то грустен сегодня?

— Какие пустяки! Тебе показалось!

— Знаешь, когда у тебя такое лицо, я начинаю думать, что придет день, и ты разлюбишь. Будешь ходить, молчать, не приласкаешь. Позову тебя, подойдешь, поцелуешь, нехотя, через силу… И мне станет от ласки твоей холодно…

Мы сжимали друг друга в объятиях, и большое зеркало отражало безумие нашей страсти, когда она вдруг вся встрепенулась:

— Милый, ты слышишь?

Я вспомнил все и насторожился.

За стеной, в кухне, слышалось шуршание, будто кто проводил рукою по стене.

— Может быть, крысы?

В кухне что-то упало, со стуком и звоном.

— Куда ты?

— Револьвер в зале.

В глазах Веры промелькнул ужас.

Полумрак зала… Я делаю шаг, другой… Меня хватают за плечи, за руки… Силюсь крикнуть… Грубая, мозолистая ладонь зажимает рот…

Я сижу в кресле, в спальне, как был, в одной сорочке. Всего меня окрутили веревки и больно режут голое тело. Во рту грязная, вонючая тряпка.