Доктор и Апокалипсис - страница 28

— Постой!.. — попыталась меня остановить Алевтина, но я не оборачиваясь махнул ей рукой в жесте «Отстань» и пошёл в направлении туалетов.

Зашёл в служебный сортир, заперся изнутри, с удовлетворением обнаружил целый рулон туалетной бумаги, который в служебном сортире возле моего участка кто-то регулярно ворует, снял защитный костюм, повесил респиратор на вешалку, спустил штаны и… Дальше сами понимаете.

Как следует просравшись, выполнил все необходимые гигиенические процедуры и осторожно приоткрыл дверь. Никого. Отлично.

Знаете, справишь вот нужду, и думается легче!

И тут я вспомнил про коматозных пациентов, которых закрыл в реанимации…

— Б№%дь!!! — бросился я в бег.

Они, скорее всего, уже мертвы, за сутки-то без ухода и в шаговой доступности для мертвяков, но я заснуть не смогу, пока не проверю!

Промчался по лестнице на второй этаж, дверью снёс потянувшегося ко мне мертвяка, ударом кастета расколол ему черепной свод и побежал дальше.

+50 ед. опыта

Маловато что-то стали давать, но это потом! Главное — пациенты!

Добежал до реанимации и сразу же вступил в схватку с тремя мертвяками, которые даже не думали подходить к так и закрытой китайской инфузионной стойкой двери…

Первым столкнулся с Боряном.

— Прости, братец… — с сожалением произнёс я и ударил его прямым в лоб.

Хруст кости, он падает и больше не встаёт.

Двух незнакомых медсестёр изрядно подъели, одна даже руки поднять не смогла. Убить их было легче лёгкого.

+150 ед. опыта

Проверил остальные палаты. Пусто. Значит, остальные ушли или уползли… Пациентов там тоже нет, а ведь некоторые из них были страшно поломанные…

Разгибаю китайскую поделку, открываю дверь и вижу, как мертвый мотоциклист упорно тянется до пацана-прыгуна…

Срываю с бумажного скотча копьё и протыкаю затылок мёртвого мотоциклиста.

Подхожу к пацану. Живой. Сутки почти без подпитки, а живой!

Закрыл дверь на защёлку и начал делать свою работу.

Поменял пакеты для отходов, сменил пакет с питательным раствором и обезболивающим, замерил давление, прослушал лёгкие, в общем, потратил на это всё где-то около сорока минут.

— Эх, Саня-Саня, не повезло же тебе прыгнуть в такое неудачное время… — вздохнул я тяжко по судьбе пацана.

Взял с торца кровати планшет с данными пацана. Александр Александрович Сашкин, хех, прикольно. Сашкин Сан Саныч. Так, две тысячи восьмого года рождения, значит, ему пятнадцать лет. Жить бы и жить дальше, но вот прыгнул…

Хотя, не прыгни тогда, сейчас легко бы мог бродить по городу мертвяком беспокойным…

Может, ему даже повезло.

И когда я начал утаскивать пакет с калом и мочой, погас свет.

М-да… Охренительно…

С чего начать?

Начну, пожалуй с того, что я уже начинаю жалеть, что не дал сожрать себя в операционной…

Электричество и вода накрылись медной п№%дой, набираю воду с унитазных бачков и разжигаю костёр в кабинете главврача. Всегда, б№%дь, хотел. Бойтесь своих желаний, ребята.

Жру в пищеблоке, но с недавних пор только то, что может храниться вне холодильника. Рис варю на костре, кукурузу, №%ись она конём, бондюэль жру, а также кормлю пацана-прыгуна через трубочку куриным бульоном.

Если так посмотреть, жратвы на одного-двух человек тут достаточно.

Этих двоих больше нет, я заглядывал пару дней назад, бухгалтерия открыта, верхняя одежда пропала, а сейф вскрыт и опустошён от денег. Неужели они обе настолько тупые, что ничего не понимают? Если за нами до сих пор не пришла милиция или армия, значит деньги больше ничего не значат. Нет той конторы, которая обеспечивала их ценность…

Или они это для обогрева в стылые осенние ночи?

Да хрен с ними! Ушли и ушли. На два человека меньше из тех, от кого ждёшь говна…

У меня же другая забота — пацан-попрыгун по имени Саня.

Ребята, никогда не прыгайте с пятиэтажек! Это как раз та самая высота, когда есть неплохой шанс выжить и стать тем самым Вадиком из четвёртого подъезда, которого мама вечером вывозит на коляске подышать свежим воздухом. А Вадику по№%й на воздух, Вадик вообще сейчас не здесь! Или всё-таки здесь, но мы этого никогда не узнаем. И я, мать вашу, понятия не имею, что хуже: пустой живой труп, висящий на шее страдающих родителей тяжкой обузой, или запертый в парализованном теле живой человек, всё видящий и понимающий, но обречённый день за днём пялиться в потолок или в стену.