Долина Пламени - страница 5

Все случилось так быстро, и все это было так странно, что Рафт не успел ничего понять, но в одном он не сомневался: увиденная им девушка была совершенно необычна. И ее волосы… Он никогда не видел таких волос.

И глаза, почти круглые, но слегка раскосые, были обрамлены густой каймой из пушистых темных ресниц и черной линии, которая еще больше подчеркивала необычную форму этих глаз. Она придавала этому нежному, с тонким овалом лицу некую схожесть с причудливой египетской маской. Рафт отчетливо запомнил, каким нежным было это лицо. Нежным и утонченным.

И необычным. Для человека.

Зеркало вновь было чисто — на его поверхности лишь слегка подрагивали тени. Но на короткое мгновение в нем отразился другой мир.

Луис удивленно смотрел на Рафта.

— Senhor? — проговорил он.

— Что? — переспросил Рафт.

— Вы что-то сказали?

— Нет, ничего.

Рафт отпустил зеркальце, и оно упало на обнаженную грудь да Фонсеки. Подошел Мерридэй.

— Этот второй не дает себя осматривать, — озадаченно проговорил он. — Уперся и все.

— Я поговорю с ним, — сказал Рафт и вышел из палаты, заставляя себя не думать о зеркале и об этом прекрасном, удивительном лице. Все это очень субъективно, подумал он, просто галлюцинации или самовнушение, а в зеркале лишь отразился свет лампы. Но сам он в такое объяснение не верил.

Бородач стоял в кабинете у Рафта и рассматривал колбы с заспиртованными зародышами животных. Он повернулся и с едва заметной усмешкой поклонился Рафту. По всему было видно, что он не из тех, кто просто из любопытства шляется по джунглям. Бородач произвел на Рафта сильное впечатление. Его учтивость, манера носить одежду и держать себя выдавала в нем человека не только хорошо воспитанного, но и знатного. Но для Рафта было и что-то отталкивающее во всем облике незнакомца — его почти нескрываемое ликование и очевидное высокомерие.

— Saludades, senhor[3], - сказал он Рафту. Его ослепительно яркие глаза блестели так сильно, как это обычно бывает при лихорадке. Голос был низким, и в нем звучали странные нотки бесцеремонности. — Я ваш должник.

На португальском он говорил с едва уловимым акцентом. У Рафта вдруг возникло странное, редко испытываемое им чувство неловкости.

— Ну что ж, отдавайте долг, — резко сказал он. — Мы не хотим, чтобы на станции кто-нибудь заразился, а вы, вполне возможно, подхватили что-нибудь там, в верховьях реки. Снимите рубашку и дайте-ка я вас осмотрю.

— Я не болен, доктор.

— В таком случае, вы очень быстро выздоравливаете. Вы же были на пороге смерти, когда приплыли сюда.

Черные глаза со злостью сверкнули. Бородач передернул плечами и стянул с себя разорванную рубашку. Рафта поразил вид этого гладкого, крепкого тела. Под отливающей глянцем коричневатой кожей играли мускулы, но это было заметно лишь тогда, когда он двигался.

— Меня зовут Пауло да Коста Перейра, — сказал он с таким видом, словно его что-то развеселило. — Я — гаримпейро.

— Охотник за алмазами, не так ли? — уточнил Рафт и вставил градусник в рот Перейры. — А я и не знал, что здесь можно встретить охотника за алмазами. Мне казалось, что они все там, на Рио Франсиско.

Перейра ничего не ответил на это. Рафт приложил стетоскоп к его груди, вслушался, тряхнул головой и попробовал снова. Затем он попытался найти у Перейры пульс, но и из этого ничего не вышло. Сердце не билось — не было, естественно, и пульса.

— Что за дьявол! — вспылил Рафт. Он взял у Перейры градусник и облизнул свои пересохшие губы. Температура у да Фонсеки была ниже нормальной, у Перейры — немыслимо высокой, ртутный столбик градусника зашкаливал, а последняя отметка на нем была 108°[4].

Перейра аккуратно вытер губы.

— Я голоден, senhor, — сказал он. — Вы не дадите мне поесть?

— Я сделаю вам инъекцию глюкозы, — запинаясь сказал Рафт. — Или… нет, не знаю. Такого обмена веществ, как у вас, не может быть. Здоровый организм с ним не справится. Вы, должно быть, больны.

— У меня всегда так. Я вполне здоров.

— Здоровы? При том, что у вас не бьется сердце? — Рафт был непреклонен. — Вы сами-то понимаете, что. — что такого не может быть? Я имею в виду, что вас вроде как и не должно уже быть в живых.